Инес души моей

Альенде Исабель

Когда мы наконец смогли разомкнуть объятия и перевести дух, я вышла дать распоряжения Каталине, а Родриго приветствовал свою дочь. Через полчаса вереница индейцев перенесла мои тюки, скамеечку для молитв и фигурку Девы Заступницы в дом Родриго де Кироги под аплодисменты жителей Сантьяго, оставшихся ждать после мессы на Оружейной площади.

На подготовку свадьбы мне понадобилось две недели, ведь я не хотела выходить замуж тайком, а хотела устроить пышное и торжественное празднество. За такое короткое время привести в порядок дом Родриго де Кироги было невозможно, но мы приложили все усилия, чтобы посадить во дворе дома деревья и кусты, сделать из цветов арки, навесы и поставить большие столы. Отец Гонсалес де Мармолехо обвенчал нас в строящейся церкви, которая теперь стала

собором, при большом скоплении народа — и белых, и негров, и индейцев, и метисов. На мне было белое свадебное платье Сесилии, его подогнали по размеру, потому что времени заказывать ткань для нового платья не было. «Венчайся в белом, Инес. Дон Родриго достоин быть твоей первой любовью», — сказала мне Сесилия. И она была права.

После венчания в церкви мы пригласили всех к столу отведать моих фирменных блюд: пирожков, жаркого из птицы, маисового пирога, фаршированного картофеля, фасоли с острым перцем, бараньей лопатки, жареного козленка, овощей из моего поместья и всяческих сладостей, которые я намеревалась приготовить к приезду Педро де Вальдивии. Все это должным образом орошалось винами, которые я без зазрения совести вытащила из губернаторского погреба, ведь он был и мой тоже. Двери дома Родриго были открыты весь день, и мы были рады всякому, кто хотел отобедать и разделить с нами радость. Среди праздничной суматохи бегали дюжины ребятишек-метисов и индейцев, а на поставленных полукругом стульях восседали старцы нашей колонии. Каталина подсчитала, что в тот день в нашем доме побывало не меньше трех сотен гостей, но она никогда не была сильна в счете, так что их могло быть и больше.

На следующий день мы с Родриго взяли тебя, Исабель, и с небольшой свитой янакон оправились проводить медовый месяц в моем поместье. Для защиты от местных индейцев, которые часто нападали на беспечных путников, нас сопровождали несколько вооруженных солдат. Каталина вместе с моими верными служанками, привезенными из Куско, осталась дома приводить в порядок жилище Родриго; вся остальная многочисленная челядь осталась там, где была раньше. Только тогда Вальдивия со своими двумя любовницами решился покинуть корабль и вернуться в свой дом в Сантьяго, который нашел чистым, прибранным и обеспеченным всем необходимым, но без следа моего пребывания там.

Глава шестая

Чилийская война

1549–1553

Как видите, в последней части моего повествования почерк изменился. Первые два месяца я писала собственноручно, но теперь я утомляюсь уже после пары строк, поэтому лучше буду диктовать тебе; у меня буквы выходят как мушиные лапки, а у тебя, Исабель, почерк тонкий и изящный. Тебе нравятся чернила рыжего цвета, эта новинка, привезенная из Испании, а мне записи, сделанные ими, очень трудно читать. Но раз уж ты и так делаешь одолжение и помогаешь мне, то не могу же я заставлять тебя пользоваться черными чернилами!

Мы бы продвигались вперед гораздо быстрее, если бы ты не задавала мне столько вопросов, доченька. Мне очень нравится слушать тебя. Ты говоришь на певучем и прытком чилийском испанском языке. Мы с Родриго не смогли привить тебе гортанные «хоты» и четкие «сеты»^[20]. Так говорил епископ Гонсалес де Мармолехо, который был родом из Севильи. Он давно уже умер, помнишь его? Он любил тебя как собственную внучку, бедный старик.

В те времена он говорил, что ему семьдесят семь лет, хотя своей длинной белой бородой и появившейся в последние годы склонностью возвещать апокалипсис он походил скорее на столетнего библейского патриарха. Навязчивая идея о скором конце света не мешала ему заниматься земными делами, и деньги он делал как будто по Божественному вдохновению.

В числе его замечательных предприятий был конный завод, который мы держали с ним вместе

на партнерских началах. Мы экспериментировали, смешивая породы, и в конце концов получили сильных, красивых и послушных животных, эту прославленную чилийскую породу, которая теперь известна по всему континенту, потому что наши кони так же благородны, как арабские скакуны, но более выносливы.

Епископ умер в том же году, что и моя добрая Каталина. Мармолехо страдал от легочной болезни, от которой не помогали никакие лекарственные растения, а Каталину убил кусок черепицы, упавший ей на голову во время землетрясения. Она умерла сразу, даже не поняв, что происходит. Примерно тогда же умер и Вильягра, который под конец жизни так устрашился своих грехов, что стал носить францисканскую рясу. Некоторое время он был губернатором Чили, и его будут помнить как одного из самых крепких и отважных военных, но его никто не любил, потому что он был скареден. Жадность — недостаток, который неизменно отпугивает щедрых испанцев.

Времени рассказывать подробности уже не осталось, доченька, потому что стоит немного задержаться — и мой рассказ останется неоконченным, а ведь никому не понравится прочесть несколько сотен страниц и обнаружить, что история так ничем и не заканчивается. Чем окончится эта история? Моей смертью, полагаю, потому что, пока во мне теплится жизнь, у меня достанет воспоминаний заполнять пустые страницы. О такой жизни, как моя, всегда найдется, что рассказать. Мне надо было начать записывать воспоминания уже давно, но я была слишком занята: чтобы поднять город и обеспечить его процветание, нужно много работать. Писать я начала только тогда, когда умер Родриго, и от печали у меня пропало желание заниматься теми делами, которые раньше казались безотлагательными. Когда его не стало, я почти совсем перестала спать по ночам, а бессонница очень помогает писать.

Я все спрашиваю себя, где мой муж, не ждет ли он меня где-нибудь или прямо здесь, в доме, среди других теней, незаметно заботясь обо мне, как он всегда делал при жизни. Каково это — умирать? Что там, по другую сторону жизни? Только лишь ночь и молчание? Мне думается, что умереть — это как полететь, как стрела в темноте, к небу, в бескрайнее пространство, где предстоит искать своих любимых людей, одного за другим. Меня удивляет, что сейчас, когда я так много думаю о смерти, мне все еще хочется создавать новое и удовлетворять свои амбиции. Наверное, это гордыня: мне хочется оставить добрую славу и память по себе, как говорил Педро. Подозреваю, что в этой жизни мы никуда не движемся, тем более — когда спешим; идти можно только в одну сторону, шаг за шагом — к смерти. Так что — вперед, продолжать рассказ, покуда мне достанет дней, ведь воспоминаний у меня очень много!

Выйдя замуж за Родриго, я решила избегать Педро, по крайней мере поначалу, пока не пройдет злоба, заменившая любовь, которую я чувствовала к нему в течение десяти лет. Я возненавидела его так же сильно, как раньше любила, и так же усердно старалась ранить его, как защищала прежде. Все его недостатки усугубились в моих глазах: он уже казался мне не благородным, а лишь амбициозным и тщеславным; раньше он был крепок, смекалист и суров, а теперь стал толст, лжив и жесток. Я отводила душу только с Каталиной, потому что стыдилась этого своего предубеждения против бывшего возлюбленного. Мне удалось скрыть свое настроение от Родриго, чья прямота не позволяла ему заподозрить во мне дурные чувства. Так как сам он был не способен на низость, то не подозревал ее и в других. Возможно, ему казалось странным, почему я не появлялась в Сантьяго, когда Педро де Вальдивия бывает в городе, но он мне об этом не говорил.

Я занялась обустройством наших загородных домов и продлевала свое пребывание в них настолько, насколько это было возможно, — под предлогом сева, выращивания роз или разведения лошадей и мулов, хотя в глубине души скучала и чувствовала, что мне не хватает работы в больнице. Родриго ездил из Сантьяго за город каждую неделю, разбивая себе спину напряженным галопом, чтобы повидать свою дочь и меня. Свежий воздух, физический труд, твое общество, Исабель, и выводок черных щенков, отпрысков старого Бальтасара, мне очень помогали.