INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков
Шрифт:
— Явись в образе собаки.
Не успел я вымолвить это приказание, как отвратительный верблюд вытянул свою длинную шею до самой середины пещеры, опустил голову и выплюнул маленького белого спаниеля с блестящей шелковистой шерстью и длинными, до самой земли, ушами. {12} Окно захлопнулось, видение исчезло; под слабо освещенными сводами пещеры остались лишь собака да я.
Она бегала вдоль круга, виляя хвостом и подпрыгивая. «Господин, — промолвила она, — я бы хотела лизнуть вам кончики ног; но меня удерживает страшный круг, в котором вы стоите».
Моя уверенность дошла до дерзости: я вышел из круга и протянул ногу, собака лизнула ее. Я попытался схватить ее за уши, она легла на спинку, словно прося пощады; я увидел, что это сучка.
— Встань, — сказал я, — я прощаю тебя. Но ты видишь, что я не один. Господа, пришедшие со мной, ждут меня в нескольких шагах отсюда. Прогулка, должно быть, утомила их; я хотел бы предложить им легкое угощение: нужны фрукты, закуски, мороженое, греческие вина. Само собой разумеется, следует убрать и осветить зал. Не нужно никакой роскоши, но пусть все будет как полагается. В конце ужина ты явишься с арфой в образе выдающегося виртуоза. Я позову тебя, когда будет нужно. Смотри же, хорошенько играй свою роль; постарайся, чтобы пение твое было выразительным, а манеры — пристойными и сдержанными…
— Я повинуюсь, господин мой, но на каких условиях?
— На условиях повиновения. Повинуйся безоговорочно, раб, или…
— Вы меня не знаете, господин мой, иначе вы не обходились бы со мной так сурово. Быть может, единственное мое условие — обезоружить вас и понравиться вам.
Не успела она умолкнуть, как, обернувшись, я увидел, что все мои приказания исполняются быстрее, чем смена декораций в опере. Стены и своды пещеры, всего лишь минуту назад темные от сырости, покрытые мхом, приняли светлый оттенок и приятные очертания — теперь это был круглый зал, отделанный мрамором и яшмой, свод покоился на колоннах, восемь хрустальных канделябров, по три свечи в каждом, распространяли яркий, ровный свет.
Мгновением позже появились стол и буфет, сервированные для нашей трапезы; плоды и сласти редчайших сортов были столь же вкусны, как и прекрасны на вид, сервиз был из японского фарфора. Собачонка непрерывно сновала взад и вперед по залу, подпрыгивая вокруг меня, как бы желая ускорить дело и спросить, доволен ли я.
— Отлично, Бьондетта, — сказал я. — Теперь облачись в ливрею и пойди сказать господам, которые тут неподалеку, что я жду их и что на стол подано.
Не успел я на мгновение отвести взгляд, как увидел изящно одетого пажа в ливрее моих цветов, выходившего из зала с зажженным факелом в руке; через минуту он вернулся, ведя за собой моего приятеля-фламандца и обоих его друзей.
Хотя появление пажа и переданное им приглашение подготовили их к тому, что произошло нечто из ряда вон выходящее, однако они никак не ожидали увидеть такую перемену. Не будь я занят другими заботами, я бы порядком позабавился их изумлением: оно красноречиво выражалось в их возгласах, изменившихся лицах и жестах.
— Господа, — обратился я к ним, — ради меня вы проделали сегодня длинный путь, а чтобы вернуться в Неаполь, нам ведь предстоит пройти еще столько же. Я полагал, что это маленькое угощение будет нелишним и что вы извините меня за недостаточное разнообразие и скудость этой импровизированной трапезы.
Мой непринужденный тон ошеломил их еще более, чем перемена декорации и вид изысканных яств, которые им предстояло отведать. Я заметил это и, желая поскорее покончить с приключением, втайне внушавшим мне тревогу, решил извлечь из него всю возможную выгоду, даже в ущерб веселости, свойственной моей натуре.
Я пригласил их сесть за стол; в мгновенье ока. паж подвинул стулья, мы уселись. Я наполнил бокалы, роздал фрукты, но ел и говорил я один, остальные сидели неподвижно, все еще не оправившись от изумления. Наконец мне удалось уговорить их отведать фруктов, моя спокойная уверенность убедила их. Я предложил тост за самую красивую куртизанку Неаполя, мы осушили бокалы. Я завел беседу о новой опере, о недавно приехавшей римской певице-импровизаторше, которая произвела большое впечатление при дворе; затем перевел разговор на изящные искусства вообще, на музыку, скульптуру и заодно обратил их внимание на красоту некоторых статуй, украшавших зал. Пустые бутылки молниеносно заменялись полными, содержавшими еще лучшее вино. Паж превзошел самого себя — он был поистине неутомим. Я украдкой поглядывал на него. Представьте себе Амура в одежде пажа. Мои спутники, со своей стороны, бросали на него взгляды, в которых сквозили изумление, удовольствие и тревога. Однообразие этой ситуации начинало мне надоедать; я увидел, что пора нарушить его.
— Бьондетто, — обратился я к пажу, — синьора Фьорентина обещала подарить мне несколько минут. Взгляни, не приехала ли она.
Бьондетто вышел. Мои гости не успели даже удивиться этому странному поручению, как дверь отворилась и вошла Фьорентина с арфой в руках. Она была в скромном, но изящном платье и дорожной шляпе. На лицо была спущена прозрачная вуаль… Поставив арфу рядом с собой, она поклонилась с непринужденной грацией.
— Меня не предупредили, что у вас гости, дон Альвар, — обратилась она ко мне, — иначе я не явилась бы сюда в подобном костюме. Надеюсь, господа, вы извините скромную путешественницу.
Она села, и мы наперебой стали угощать ее остатками нашего маленького пиршества, которые она из любезности согласилась отведать.
— Неужели, сударыня, вы в Неаполе только проездом? — спросил я. — Неужели не удастся удержать вас здесь?
— Я связана давнишним обещанием: в прошлый карнавал в Венеции ко мне были весьма добры, взяли с меня слово, что я вернусь, и я получила аванс. Если бы не это, я не в силах была бы отказаться от лестных предложений здешнего двора и от надежды заслужить одобрение неаполитанской знати, которая превосходит своим тонким вкусом всех прочих дворян Италии.
В ответ на эту похвалу оба неаполитанца отвесили низкий поклон. Они были настолько потрясены реальностью происходившего, что чуть ли не протирали себе глаза. Я попросил артистку показать нам образчик своего таланта. Нет, она устала и простужена, она с полным основанием боится разочаровать нас. Наконец она согласилась исполнить облигатный речитатив и патетическую арию, заканчивавшую собой третий акт оперы, в которой она должна была выступать.
Взяв арфу, она провела по струнам бело-розовой маленькой рукой, удлиненной и вместе с тем пухлой; ее слегка закругленные пальчики заканчивались ноготками необыкновенно изящной формы. Мы все были поражены; нам казалось, что мы присутствуем на восхитительнейшем концерте.
Она запела. Нельзя представить себе лучшего голоса, большего чувства и выразительности в сочетании с необыкновенной легкостью исполнения. Я был взволнован до глубины души и чуть не забыл, что сам был создателем этого захватившего меня очарования.
Самые нежные слова речитатива и арии певица произнесла, обратившись в мою сторону. Пламя ее взглядов проникало сквозь вуаль, пронизывая и наполняя меня непостижимо сладостным чувством. Глаза эти показались мне знакомыми. Вглядевшись в черты ее лица, насколько позволяла вуаль, я узнал в мнимой Фьорентине плутишку Бьондетто. Но изящество и привлекательность его сложения гораздо заметнее выступали в женской одежде, чем в костюме пажа.