INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков
Шрифт:
Будто по мановению волшебной палочки, письмо разом пробудило совсем было угасшие умственные способности бухгалтера. Он чувствовал, что возрождается к жизни… у этого существа без прошлого, у этого старика, не знавшего молодости, вдруг пробудилось множество не ведомых ему прежде страстей…
Нежо не замечал, какая странная работа совершается в его душе, но ощущал пробуждение новых желаний. Перечитывая письмо брата, он восторженно преувеличивал размеры своего состояния:
«Значит, теперь я богат! По-настоящему богат! Ведь у меня есть десять тысяч франков, и я могу позволить себе все… А когда потрачу их, поеду в Америку, если захочу, и там меня будет ждать целый капитал!
Если же предпочту остаться, то можно поместить их под хороший процент… без всякого труда я получу от шестисот до восьмисот франков ренты… это покроет все мои расходы… я мог бы жить, ни о чем не тревожась, а если бы стал работать, то приобрел бы лишние деньги.
Прекрасно можно было бы жить… да… но это все же не богатство!
Однако и в плавание пускаться бы не пришлось!
Ба! У меня есть еще время подумать! А сегодня я богат! Десять тысяч франков! Десять тысяч франков в руках! Кругленькая сумма! Хочу тратить деньги не считая!»
— Бюно!
Хозяин меблированных комнат не ответил — вероятно, просто не услышал зова.
«Конечно же я устрою им ужин! Но незачем жаться, подсчитывать, сколько бутылок выпито, заказывать обыкновенное жаркое… Желаю устроить такой пир, какой только богачи могут себе позволить! И, клянусь Богом, я на славу угощу этих добрых людей!»
— Бюно!
«Что едят эти богачи, что предпочитают из изысканных тонких блюд?»
— Бюно! Бюно! — завопил он во всю мощь своих легких.
Наконец явился Бюно, крайне удивленный тем, что его отрывают от дела в час, когда никакой еды не полагалось, и настроенный дать отповедь человеку, позволившему себе столь властный тон.
Но едва он узнал новоявленного богача, как недовольство его преобразилось в услужливую улыбку.
— Что такое, господин Нежо? — спросил он.
— Что вы готовите на ужин? — осведомился Нежо безапелляционно. — Мне пришлось звать вас трижды!
— О, как мы стали строги… Я велел приготовитьто, о чем говорил — жареную утку, шоколадное мороженое… еще будет мясо в горшочке, салат…
— Эка невидаль!
— Почему «эка невидаль»?
— Потому. Все это слишком обыденно, мой милый. Я такое уже едал.
— Даже так? — произнес Бюно в изумлении. — Но тогда закажите то, что вам хочется.
— Мне нужны дорогие яства… необыкновенные…
— Жареные морские языки? Снежки? — робко подсказал хозяин меблированных комнат.
— Что-нибудь получше!
— Прекрасно! Гусь под оливковым соусом? Пунш? Потаж с тартинками по-итальянски?
— Уже теплее. Не бойтесь предложить мне наилучшее из того, что есть. Я плачу за все!
— Черт возьми! Быть может, заказать ужин в ресторане Шеве…
— В ресторане Шеве? А почему бы и нет? Ведь богатые люди заказывают там ужин?
— Очень богатые люди. Не думаю, чтобы вы…
— Ошибаетесь, друг мой. По правде говоря, то, что предложили вы, мне не подходит! Это вульгарно! Чтобы выставить все это на стол, вовсе не нужно иметь в кармане десять тысяч франков! Поразмыслив, я пришел к выводу, что закажу ужин в ресторане Шеве, как только получу свои деньги… А вы извольте проследить, чтобы в вашей конуре подали пристойные приборы!
И Нежо вышел, не простившись и хлопнув дверью.
— Да он возомнил себя миллионером со своими десятью тысячами франков! — пробормотал в ярости Бюно.
Когда бухгалтер переступил порог меблированных комнат и оказался на булыжной мостовой улицы Копо, сжимая в кармане вексель на десять тысяч франков, он вдохнул полной грудью, ощущая прежде неведомое наслаждение жизнью. Солнце казалось ему золотым слитком, небо широко раскинулось над головой, весь Париж будто преобразился.
Никогда не стремился он к обладанию множеством вещей, совершенно для него недоступных из-за нищеты. Он не знал даже тех радостей, что позволены всякому. Ибо для того, чтобы к ним приобщиться, нужны как относительная праздность, так и некоторая степень свободы — а несчастный Нежо провел всю жизнь за каторжной неблагодарной работой.
Какая бы ни была погода, он тащился к своему гроссбуху, втянув голову в плечи и не отрывая глаз от земли, влача свою ношу и закусив недоуздок под свист хлыста нужды, словно извозчичья лошадь, покорная кнуту безжалостного кучера. Поэтому он даже не замечал, сколь изумителен тенистый Ботанический сад, какие сокровища хранит Париж на зависть всей Европы. Для него город замыкался в пространстве между четырьмя точками: рынком вин, бульваром Сен-Дени и улицей Сент-Оноре, где находились его конторы, а также улицей Копо, укрывавшей в своих недрах меблированные комнаты Бюно.
Но сегодня он помышлял о завоевании мира и потому жаждал познать все его богатства. Вот почему он шел по улице Сен-Виктор, вскинув голову, держа руки в карманах, бессмысленно улыбаясь, разглядывая витрины лавок, время от времени задевая прохожих и спотыкаясь, как пьяный.
Собираясь свернуть с улицы, ведущей к набережной мимо рынка вин, он впервые задался вопросом, куда идти, и вытащил из кармана присланный братом вексель, чтобы узнать адрес банкира. Он увидел имя Ротшильда и чуть ниже надпись — улица Лафит, дом 17.
— Прекрасно! — сказал он. — Улица Лафит! Однако это далеко. Кажется, возле Итальянского бульвара…
«В конце концов, я могу взять экипаж», — добавил он про себя и жестом подозвал проезжавшую мимо карету.
— Кучер, к дому Ротшильда!
— Платим за время или за расстояние, хозяин?
— Господи, конечно, за время! Я никуда не тороплюсь.
— Тем лучше, хозяин. На моих часах одиннадцать двадцать.
Никогда в жизни не сидел Нежо в подобном экипаже. Очень редко он позволял себе воспользоваться омнибусом — если предстоял необычно долгий путь; в фиакре же ездил два-три раза по случаю каких-нибудь значительных событий — свадьбы, крещения или похорон. По чистой случайности карета оказалась чистой и даже претендовала на элегантность: внутри была обита зеленым бархатом с золотыми позументами; окошки были вымыты, а сиденья удобны. Нежо с комфортом разместился в углу, вытянув ноги на меховой подстилке, служившей ковром.