INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков

де Мопассан Ги

Если бы в этот момент к нему явился бы сатана — в осязаемом виде, как бывало в прежние времена — и потребовал его душу, то Нежо конечно же отдал бы ее без колебаний и страха, дабы завладеть богатством, к которому увлекал его злокозненный дух… дабы навсегда сбросить с себя обличье приказчика, этот саван из почерневшей бумаги, окутавший его юность…

— Дядюшка! Что вы здесь делаете совсем один? — услышал он вдруг мелодичный голос, а на глаза ему легли две маленькие прохладные ладони. — Вы спите?

Нежо, подняв голову, схватил эти шаловливые ручки и уставился на Луизу, которая с улыбкой

потряхивала своими светлыми кудрями.

Потом он усадил ее рядом с собой, стал теребить воланы на белом платье, перебирать розовые тонкие пальцы, поигрывать волосами и жемчужинами в колье, поцеловал ей лоб, глаза, щеки и ринулся прочь словно безумный.

Увы, необходимость — это рок, и сопротивляться ему бесполезно. Тщетно Нежо, с негодованием восприняв условия невестки, метался во все стороны и строил самые фантастические планы. Вскоре после приезда он обрел привычное перо, чернила, черную конторку, изношенный пюпитр, гроссбух из зеленого пергамента с медными уголками, синий и золотой песок, перочинный ножик, шабер и сандарак; ему передали половину обязанностей Нодена, который теперь занимался одной кассой. С восьми утра до шести вечера бухгалтер сводил баланс и производил необходимые записи в Приходно-расходной книге торгового дома Доминика Нежо.

Судьба, вознесшая его на краткий миг, вновь швырнула без всякой жалости за решетчатое окошко, откуда он спасся бегством.

Но пришла она за бедным забитым существом, безобидным и смиренным, не нужным никому и даже самому себе — вернула же на прежнее место человека, жаждущего отмщения за свою неудавшуюся жизнь; проклинающего прошлое, обвиняющего в своих несчастьях Бога и весь мир; человека, отравленного предвкушением наслаждений, которых ему так и не удалось достичь, завидующего чужим богатствам, раздираемого безумными страстями и соблазнами, постоянно возникающими перед ним… и при этом лишенного всякой надежды!

О да! Этот лысый увядший мужчина на пороге старости грезит о вещах невозможных, можно сказать, преступных, сидя между двумя приказчиками своего брата и оттачивая перо. Он почти ничего не говорит, но в безмолвии его таятся грозовые думы. Когда всем кажется, что бухгалтер занят счетами, он вычисляет, каким образом смерть или же другой счастливый случай мог бы даровать ему хоть часть этого огромного богатства, которое лежит совсем рядом, но не дается в руки; когда он сводит ежедневный или месячный баланс, его бунтующее сердце исходит ненавистью к Шарлю Муатесье — этому выскочке, этому чужаку вскоре достанется компания, вписанная в великую книгу человеческого процветания под именем Нежо, а также восхитительное существо, пробудившее сердце двадцатилетнего юноши в теле пятидесятилетнего старика.

Ибо с тех пор, как Нежо увидел Луизу, блистающую молодостью и красотой, в нем произошла разительная перемена. Все его обманутые надежды слились в одну страсть — такую неукротимую, такую безумную и беспощадную, какими бывают страсти стариков, жаждущих возместить ценой этой последней радости навсегда ушедшую юность. Он без памяти влюблен в свою племянницу.

Тщетно старается он убедить себя в моменты просветления, что жизнь его уже ничто не может изменить; что судьба его решена раз и навсегда; что будущее его — это одиночество и нищета; что девушка, хоть и относится к нему дружески, как к дяде, любовь свою уже отдала жениху — невзирая ни на что, он чувствует, как бушуют в нем неукротимые желания, как струится по жилам горяч кровь, ударяя ему в голову и лишая рассудка.

Ночи же его полны прельстительных обманчивых снов: то перед ним волнами плещет золотая река, сметающая все препятствия на его пути и открывающая ему путь в необозримые дали; то Луиза является, прекрасная как никогда, с любовью призывая его к себе.

— А почему бы и нет? — говорит он, проснувшись. — Ведь Луиза и богатство могли бы принадлежать мне! Разве дяде запрещено жениться на племяннице? Кто же мешает мне разом завладеть этими сокровищами? Шарль Муатесье! Чужой для меня человек… жалкое бесполезное создание… Исчезни он завтра, кто вспомнит… Но нет! Я ошибаюсь! Что мне до этого Муатесье? Всякой надежды лишает меня ее мать! Это она бдительно следит за дочерью, охраняя ее богатство и занимаясь устройством ее будущего с дьявольской энергией, с несгибаемой волей!

И Нежо в задумчивости роняет на страницы гроссбуха праздное перо. Он не слышит, как невестка приказывает ему внести новую запись в графу дебета или кредита. Один из приказчиков шепчет на ухо другому:

— Бедняга мало что смыслит в нашем деле, надо будет перепроверить его счета!

Впрочем, иногда он погружается в работу с лихорадочным остервенением, ибо хочет определить истинные размеры богатства, вызывающего у него бешеную зависть, — в такие моменты его способности раскрываются во всей полноте.

Но неизменным остается одно — ненависть ко всему, что окружает Луизу; он ненавидит вдову своего брата, Шарля Муатесье, Менара и Нодена, поскольку те поддакивают хозяйке во всем и без конца говорят о свадьбе Луизы.

Кстати, эти приказчики, отдав компании двадцать лет жизни, вскоре отойдут от дел вместе с мадам Доминик Нежо, получив от нее достойное вознаграждение, — и бухгалтер дрожит от ярости при мысли, что только ему одному придется остаться, хоть он и носит имя богача Нежо — лишь ему суждено до конца нести крест своего гнусного ремесла!

Однако, говорит он себе, если бы она полюбила меня, разве все остальное имело бы значение? Если бы я смог завладеть этим сердцем, этой наивной душой, которая еще не знает жизни! И отчего бы ей не полюбить меня? Пыл моей страсти всколыхнет ее дремлющую душу! В моих словах она услышит биение сердца… Разве сможет так любить этот Муатесье?

Он предпринимает попытки похитить с налета сердце своей племянницы, описывая совершенно иную жизнь — не ту, что ждет ее в Америке вместе с женихом.

— Разве тебе не хотелось бы, — говорит он, — приехать в Париж, где ты стала бы королевой благодаря своим миллионам и своей красоте? Где ты увидела бы празднества, которых пока и представить себе не можешь? Насладилась бы роскошью, не имеющей равных в мире? Где закружилась бы в вихре наслаждений, где экипажи твои затмили бы кареты принцесс?

— О да! — восклицает Луиза, с восторгом целуя пожелтевший лоб своего дяди. — Да, конечно! Мне хочется быть красивой, хочется веселиться, танцевать на балах, жить в Париже! Но Шарль отвезет меня туда!