INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков
Шрифт:
«Разве я не богат?» — сказал он себе.
— Вот, дружище, держите.
— А чаевые?
Нежо, порывшись в карманах, величественно протянул кучеру монетку в пять су.
«Похоже, богачи обязаны давать на чай», — подумал наш бухгалтер.
И удалился, не слушая проклятий кучера, который обзывал его вором.
Он вошел в галерею, очутившись в толпе и поминутно с кем-нибудь сталкиваясь; двигался он наудачу — или, вернее, подчиняясь прихотливым фантазиям Парижа, который уже начинал опьянять его. Каждая лавка притягивала восхищенный взор разбогатевшего бухгалтера. Много раз бывал он в Пале-Рояле, но никогда не обращал внимания на витрины, где гуляющим предлагались всевозможные предметы роскоши. Подобно монаху, коего спросили, находит ли он красивой знаменитую куртизанку, Нежо мог бы ответить о Париже: я видел, но не смотрел!
Теперь же, напротив, он все пожирал глазами: богатые ткани и золотистые фрукты, сверкающие тысячью огней бриллианты и женщин, застывших перед ними в восторге. В одном месте он заказывал жилет, соблазнившись шелковистым узором; в другом покупал золотые часы, цепочку, брелоки — в отмщение за то, что всю жизнь мечтал о подобных вещах, но был не в состоянии их приобрести; еще дальше жадно ухватывал инкрустированную табакерку, булавку для галстука, пенсне, элегантный воротничок.
Постепенно он дошел до пассажей и улицы Вивьен, {400} по-прежнему ощущая себя в этом Париже, словно в царстве фей. Было четыре часа, но стоял туман, со всех сторон зажигались газовые рожки, освещая сквозь мутную дымку красными бликами умирающий день. Нежо шел куда глаза глядят, наивно удивляясь великолепию этого великого города, в котором прожил пятьдесят лет, напоминая тем самым безусого студента, лишь накануне явившегося сюда из своей провинции, поражаясь, с какой легкостью возбужденные люди перед Биржей судили о понижении и повышении курса — эти господа могли позволить себе швыряться деньгами, бездумно удовлетворяя любую свою прихоть.
К бульвару он вышел, уже заказав себе все предметы туалета, но на каждом шагу пленялся еще какой-нибудь вещицей. Наконец он остановился, утомленный блеском золота и мягким шуршанием бархата; карманы его оттопыривались, обе руки были заняты. Теперь ему захотелось поглядеть на богачей, ибо радости богатства он уже познал. Он смешался с толпой праздных прохожих, изящных женщин, приглядываясь к элегантным туалетам и гордой поступи тех, кто имел право подходить к этим королевам моды; одновременно он ухватывал на лету замерзшиеслова, если воспользоваться выражением Рабле. {401}
— Можешь ты одолжить мне десять луидоров? — спрашивал один молодой человек у другого. — Я оказался без единого су, вечером ужинаю с Люси, а потом мы отправляемся в театр.
— Какое у вас прелестное манто, дорогая, какие изумительные кружева! — восклицали чуть дальше две женщины, окруженные толпой поклонников.
— Безделица! Всего лишь Шантильи, но совсем недорого, поверите ли? Пятьдесят франков за метр.
— Вчера я проиграл тысячу пятьсот франков в ландскнехт.
— Черт возьми!
— Ба! В прошлом месяце я выиграл две тысячи!
Нежо, оглушенный грохотом экипажей, сверкающими огнями, гулом толпы, с жадностью прислушивался к этим обрывкам фраз и, невзирая на свою робость, постепенно обретал качества подлинного бухгалтера, пытаясь определить реальный вес этих фантастических богатств по цифрам, звучавшим в его ушах.
Он с ужасом высчитывал, сколько тысяч франков ренты нужно иметь, чтобы ужинать с Люси, покупать жене кружева стоимостью пятьдесят франков за метр, проигрывать в один прием несколько сотен, приобретать кареты и прочее. Словно пелена спала с тусклых глаз несчастного кассира, открыв перед ним бесконечную пропасть роскошной жизни; у него закружилась голова, и он, быть может, упал бы в обморок, если бы его не привел в себя грохот пронесшегося мимо экипажа.
Только тут он заметил, что уже совсем темно и что в ресторанах полно посетителей.
«Господь милосердный! — подумал он. — Неужели я опоздал?»
Мысль о том, что богачи имеют право пренебречь пунктуальностью, еще не проникла в сознание бухгалтера.
Он поспешно подозвал карету, поднялся в нее и крикнул кучеру: «На улицу Копо!» — как раз в тот момент, когда пробило шесть часов.
Улица Копо! Какое чудовищное расстояние отделяло ее от Гентского бульвара! Не меньшее, чем бездна между сверкающими витринами и дымной кухней папаши Бюно, между Нежо в жалкой одежде, что возвращался вчера с улицы Сен-Мартен, завершив труды по ведению приходо-расходной книги, и Нежо, который ехал в удобной карете, дабы воздать должное ужину, заказанному в ресторане Шеве!
Совсем недавно рента в шестьсот ливров казалась ему пределом мечтаний; теперь же потребности его и желания возрастали с каждым часом. И вот он грезит уже о миллионах, ощущая неутолимую жажду роскоши и богатства.
Добравшись до меблированных комнат, он увидел, что в этом доме, обычно столь унылом, царит шумное веселье. Подали раковый суп, стол был уставлен изысканными закусками, а из кухни, где суетились поварята, присланные Шеве, доносились непривычные запахи. Бюно носился как угорелый, из кухни в погреб, из погреба в столовую. Старики заметно приободрились, а молодежь единодушно постановила встретить благодетелябурной овацией. Несколько студентов, не желая упускать случая, привели под разными предлогами своих возлюбленных — и эти дамочки наперебой любезничали со старым бухгалтером.
Нежо на глазах расцветал: он целиком отдался пиршеству, общему веселью и ласкам этих шальных жриц любви, благодаря которым сумел наконец забыть о величественных прелестях мадам Гобен. Никогда он не переживал ничего подобного. Горячая кровь струилась в его жилах, заставляя сердце биться с невиданной силой. Казалось, и тело его помолодело, подобно душе, таким юным и крепким он выглядел — воистину, счастье и надежда действуют как живая вода!
Выйдя из-за стола последним, он поднялся к себе, захмелевший от упоения, очарованный, сытый и пьяный, но по-прежнему жаждущий роскоши и удовольствий. В конце концов сон прервал все мятежные поползновения этой юности, наступившей с опозданием в тридцать лет: Нежо заснул в мечтах об оргиях Сарданапала и гуриях Магомета.
Когда на следующее утро он проснулся в своей спальне — такой голой, такой холодной, такой неподходящей для грез, ему показалось сначала, будто он вернулся в реальный мир после обманчивого сна. Однако постепенно он пришел в себя и нашел подтверждение вчерашним событиям в виде разнобросанных там и сям новых вещей. Вскочив с постели, он схватил жилет, с пьяной небрежностью брошенный на стуле, и алчно запустил руку в карман, чтобы еще раз пересчитать драгоценные банкноты. Но тщетно перебирал он их — из десяти купюр осталось только девять; одна пошла в уплату за ужин и бесчисленные покупки.
«Гм, — подумал бухгалтер, становясь прежним скрягой, — эдак мне хватит лишь на девять дней… вернее, на восемь, потому что я много чего заказал…»
Какое-то мгновение Нежо размышлял, а затем вдруг отбросил все сомнения.
— Какая разница! — воскликнул он. — Ведь в Америке меня ждет новое состояние!
Странное дело! Все страсти, задавленные нищетой в течение пятидесяти лет, внезапно пробудились в нем с неслыханной силой. Он чувствовал себя так, словно им овладели безумные и головокружительные порывы юности. Он грезил о любви, роскоши, скачках, бесчисленных удовольствиях, что соблазняют богатого человека в двадцать лет. Он, быть может, не вполне ясно сознавал, чего хочет, но в воображении его возникал, словно фантасмагория, вчерашний день, и, вспоминая увиденные им развлечения праздных людей, он желал изведать все.