INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков

де Мопассан Ги

Нежо шел за приказчиком через склады, по коридорам и лестницам в полубессознательном состоянии, словно бы влекомый судьбой. Глаза его перестали видеть, и он иногда натыкался то на стены, то на мебель. Он был раздавлен двусмысленностью своего положения, неясным будущим, холодной встречей невестки, поэтому почти не думал о племяннице, которую ему предстояло увидеть и которую так расхваливал брат.

Он почти не заметил, как изменился облик дома, едва позади остались складские помещения, уступившие место жилым покоям. Однако простое убранство нижних этажей с их магазинами и конторами не шло ни в какое сравнение с элегантностью и комфортом верхних.

Если

бы он сразу обратил внимание на это различие, то сумел бы понять, что живет здесь молодая очаровательная женщина, привыкшая к роскоши и красоте, что именно ее заботами повсюду расставлены цветы, а в клетках щебечут редкостные птицы. Но он ничего не видел, ничего не замечал, и, когда приказчик, открыв дверь, представил его поразительно красивой и необыкновенно изящной девушке, он вскрикнул от удивления, словно бы его внезапно перенесли в совершенно иной мир.

— Мадемуазель, — произнес Менар, — вот господин, которого прислала к вам ваша матушка… кажется, ваш родственник? — добавил он, взглянув вопросительно на Франсуа Нежо.

— Дорогая племянница! — вскричал бывший бухгалтер в подлинном волнении, ибо никак не ожидал после стольких несчастий увидеть подобное восхитительное создание.

Девушка, удивленно взглянув на Франсуа своими большими глазами, поздоровалась, а затем с видимым смущением попыталась найти приветственные слова для свалившегося с неба дядюшки. К счастью, тут вошла ее мать и взяла на себя все объяснение.

— Луиза, — сказала она, — это твой дядя, брат твоего отца. Он прибыл из Франции на «Вулкане», я только что виделась с капитаном. Прими его как должно, ведь я, как ты знаешь, не могу сейчас им заниматься. Мы переговорим после ужина, братец!

— Садитесь же, дядюшка, рядом со мной, чтобы я могла вас рассмотреть и с вами познакомиться! По правде говоря, вы так похожи на дорогого папу, что мне следовало броситься вам на шею, едва вы вошли.

— Дорогая девочка…

— Но вы должны простить меня, ибо виной тому удивление, неожиданность, а также горе, — добавила она с грустью, — ибо это сходство напомнило мне…

— Доминик писал мне, что вы красивы и что примете меня с любовью, дорогая племянница! — произнес Нежо, донельзя взволнованный этими первыми приветливыми словами. — Но…

— Что же, дядюшка? Он вас обманул?

— Вы гораздо красивее, чем я думал, — простодушно ответил бухгалтер.

Луиза Нежо и в самом деле была прелестным созданием. Есть такая совершенная красота, что очаровывает с первого взгляда, ибо в ней заключена идеальная гармония всех черт, которую ничто не нарушает. Луизе было не больше восемнадцати лет; у нее были светлые волосы, но того рыжеватого оттенка, который так любили изображать венецианские художники. Гибкая и стройная, она походила на креолок благодаря своим изящным рукам и ногам; обладала, как и они, способностью двигаться с плавной грациозностью — но в ней не было их томной лени. Напротив, ей была свойственна живость как жестов, так и походки — и это, несомненно, красило ее.

Никогда не доводилось бывшему приказчику мадам Гобен и унылому обитателю меблированных комнат Бюно даже издали увидеть что-либо подобное — никого не мог бы он сравнить с этой восхитительной девушкой.

Он застыл перед ней в изумлении, словно увидел наяву идеал красоты, явившийся ему во сне, — и в это мгновение напрочь забыл обо всех недавних событиях, угрожавших как настоящему его, так и будущему.

Луиза, которая не расставалась с отцом в последние месяцы его жизни, хорошо знала, как сожалел он о том, что слишком долго не подавал о себе вестей семье, оставленной во Франции. Поэтому, когда мать представила ей дядю, она постаралась встретить его как можно более сердечно, дабы хоть этим уплатить отцовский долг.

Именно ради бывшего бухгалтера старалась она быть особо любезной и обольстительной. Сев рядом с ним, она обняла его, наговорила множество комплиментов и всячески обласкала; затем повела его смотреть дом, и тут Франсуа Нежо впервые с восхищением заметил ту атмосферу роскоши и благополучия, которую нельзя создать за один день, ибо достигается она неспешным ходом лет и долгой привычкой к богатству. Девушка назвала ему имена своих любимых птиц, равно как и приказчиков матери — сколько она помнила себя, эти двое стариков, неизменных, как само время, всегда находились на одном и том же месте. Она рассказала ему о городе, об американских нравах, о своих подружках, — словом, обо всем, что могло бы, по ее мнению, вызвать у него интерес.

Для Франсуа Нежо эта еще полудетская болтовня звучала словно небесная музыка: он все больше таял под воздействием приятной беседы и ласковых слов, спрашивая себя, были ли последние три месяца его жизни сном или явью; не свалилось ли на него богатство в меблированных комнатах Бюно с тем, чтобы открыть перед ним новые горизонты, возродить его к жизни, вернуть потерянную юность и счастье, которым он в свое время пренебрег; в душе его вновь забрезжила надежда, он почти успокоился и даже обрел способность радоваться. Он говорил себе, что не следует считать смерть брата крушением всех планов на будущее; что этим двум женщинам явно не под силу управлять делами столь значительной компании — именно он станет им опорой по праву ближайшего родства. Он с восторгом предвкушал, как поселится рядом с очаровательной племянницей, превратившись со временем в ее единственного друга; он уже начинал, как прежде, строить воздушные замки: уже видел себя богатым и счастливым, представлял, как увезет Луизу во Францию, где она будет блистать, словно Полярная звезда, среди парижских светил… но тут раздался удар гонга, призывавший к ужину.

Ему вновь предстояло встретиться с невесткой, а также познакомиться с прочими обитателями дома — тем не менее он последовал за племянницей в столовую почти радостно, почти уверенно.

Мадам Доминик Нежо возвестила о нем как о своем девере. Когда он вошел, она поочередно представила ему сначала двух старых приказчиков, уже давно считавшихся членами семьи, а затем молодого человека, который, появившись последним, сразу же устремился к Луизе.

Итак, вдова сказала:

— Вот господин Менар, вы уже видели его, братец. Это не приказчик, а старый друг нашего дома. Господин Ноден. Он прекрасно разбирается в торговых делах, и я чрезвычайно ценю его советы. Господин Шарль Муатесье, сын Гийома Муатесье из Бостона, мой будущий зять.

Отчего при последних словах у Франсуа Нежо вдруг заныло сердце, а надежды на счастье испарились? Вероятно, никто — и меньше всего он сам — не смог бы этого объяснить, однако в душе его сразу зародилась ненависть к юноше, который, сидя подле Луизы, разговаривал с ней весьма непринужденно, как человек, получивший право на счастье. Это чувство возникло на какое-то мгновение, подобно мысли, что рождается и умирает за четверть секунды, — но мгновения оказалось достаточно, чтобы дядюшка не сумел дружески поздороваться с будущим племянником.