INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков
Шрифт:
Ради того, чтобы носить его имя, чтобы быть с ним, ей пришлось пожертвовать всем, даже собственными представлениями о порядочности и словом чести, данным другому; пришлось оставить все, даже отца и милую Францию.
Несчастная Треа! Уплатив подобную цену, она рассчитывала обрести счастье, но — увы! — приобрела лишь то, к чему вовсе и не стремилась, — титул и состояние.
Ласковое и нежное воркование влюбленных, еле слышные любовные признания из трепещущих уст, два дыхания, сливающиеся в одно… никогда не расставаться… навеки вместе… — вот оно, то блаженство, которое она так мечтала познать с мужем!
Но вместо этого — сдержанность, таинственная и необъяснимая!.. Как будто он боится быть задушенным в ее объятиях, опасается, что ее поцелуи окажутся укусами!
Он проводит ночи один, вдали от нее, в комнатах, куда, кроме него, не может проникнуть ни одна живая душа!.. Его супруга не засыпает тихо у него в объятиях, прошептав нежное признание; просыпаясь, она не обольщает его сладостной белизной плеч и трепещущей груди!
Постоянная обезнадеживающая сдержанность! Он все время лишает любовь ее самых сладких соблазнов, убивает ее пьянящее обаяние! Он низводит любовное влечение почти до уровня оскорбления!..
Он только что ушел от нее: направился в свои покои, тайна которых известна ему одному, в покои, дверь которых остается для Треа закрытой, несмотря на все ее слезы и мольбы…
Что за таинства свершаются там?
Слишком много странных и пугающих вещей окружают Треа: этот неподвижный, сатанинский взор… эта ужасная судорога в тот вечер, когда она увидела разинутую пасть вампира… смертельная рана, таинственным образом излеченная в мгновение ока… И зачем такая скрытность?.. Не будучи суеверной, Треа все же не может удержаться от мыслей о чем-то сверхъестественном.
Но будь что будет! Уж слишком много безнадежности, слишком много сомнений, тревог! Она — его законная жена: она имеет полное право проникнуть туда, где, быть может, наносится оскорбление священным узам брака, которые связывают ее с мужем по воле неба и закона…
Треа поднимается, делает шаг… но потом, испугавшись задуманного, останавливается…
Подождав немного, она призывает на помощь всю решительность, на какую только способна, и медленно, неверными шагами идет к двери в таинственные покои.
Там она вновь останавливается в нерешительности.
Она наклоняется, прислушивается: не слышно ни единого слова, ни единого движения, ни единого шороха!
Она уже хочет вернуться, как вдруг луна, поднявшись из-за туч, освещает ключ, торчащий в двери!.. Он забыл вынуть ключ!
Она может войти.
И вновь Треа колеблется, испуганно дрожит, то протягивает руку, то резко отводит ее.
Наконец она поворачивает ключ. Медленно толкает дверь. Входит.
Вокруг нее кромешная темнота… Слышится лишь ее частое дыхание и громкий стук сердца.
Только бы хватило смелости приподнять плотные оконные шторы!.. Она подносит руку — материя уступает, падает, и фантасмагорический лунный свет затопляет комнату.
И тут раздаются булькающие звуки: в них слышится угроза. Голый, лысый череп возникает перед ней: череп, в котором вместо одного глаза зияет дыра, а вокруг беззубого рта свисают дряблые щеки, — череп, кошмарный венец искалеченного туловища с двумя обрубками вместо руки и ноги!..
С тех пор Треа лишена рассудка.
ОНОРЕ ДЕ БАЛЬЗАК
Свои произведения в «жестоком» и «неистовом» роде Оноре де Бальзак (1799–1850) писал в 20-е — начале 30-х годов: напечатанные под псевдонимом романы («Арго-пират» и др.), а также повести и новеллы, включенные в «Человеческую комедию».
Эликсир долголетия
Впервые напечатано в октябре 1830 года в журнале «Ревю де Пари». Входит в «Человеческую комедию», раздел «Философские этюды». Новелла возникла в результате объединения двух замыслов: повествовательного произведения о магическом эликсире долголетия и драмы «Старость Дон Жуана», которую Бальзак предполагал написать в соавторстве с Эженом Сю.
Сюжет о Дон Жуане трансформирован Бальзаком и приближен к «фаустовскому» сюжету о магической жизненной энергии, приобретенной героем благодаря связи с нечистой силой (Фауст, как известно, начал свои приключения с омоложения). Все вместе явственно напоминает сюжет «Шагреневой кожи», написанной менее года спустя. Фигура девяностолетнего старца Бартоломео Бельвидеро, обладателя таинственного целительного средства, выглядит автореминисценцией из романа Бальзака «Столетний старец, или Два Беренгельда» (1822) и, с другой стороны, предвещает старика антиквара из «Шагреневой кожи».
Перевод печатается по изданию: Бальзак О. де. Собр. соч. в 10 томах. Т. 10. М., Художественная литература, 1987 (в нем опущено авторское предисловие к новелле). В примечаниях используются комментарии Рене Гиза в издании: Balzac.La com'edie humaine. XI. Paris, Gallimard, 1980 (Biblioth`eque de la Pl'eiade).
Зимним вечером дон Хуан Бельвидеро угощал одного из князей д’Эсте {148} в своем пышном феррарском палаццо. В ту эпоху праздник превращался в изумительное зрелище, устраивать которое мог лишь неслыханный богач или могущественный князь. Семеро женщин вели веселую, приятную беседу вокруг стола, на котором горели благовонные свечи; по сторонам беломраморные изваяния выделялись на красной облицовке стен и контрастировали с богатыми турецкими коврами. Одетые в атлас, сверкающие золотом, убранные драгоценными каменьями, — менее яркими все же, чем их глаза, — всем своим видом эти семеро женщин повествовали о страстях, одинаково сильных, но столь же разнообразных, сколь разнообразна была их красота. Их слова, их понятия сходствовали между собой; но выражение лица, взгляд, какой-нибудь жест или оттенок в голосе придавали их речам беспутный, сладострастный, меланхолический или задорный характер.
Казалось, одна говорила: «Моя красота согреет оледенелое сердце старика».
Другая: «Мне приятно лежать на подушках и опьяняться мыслью о тех, кто меня обожает».
Третья, еще новичок на этих празднествах, краснела: «В глубине сердца слышу голос совести! — как бы говорила она. — Я католичка и боюсь ада. Но вас я так люблю, так люблю, что ради вас готова пожертвовать и вечным спасением».
Четвертая, опустошая кубок хиосского вина, восклицала: «Да здравствует веселье! С каждой зарей обновляется моя жизнь. Не помня прошлого, каждый вечер, еще пьяная после вчерашних поединков, я снова до дна пью блаженную жизнь, полную любви!»
Женщина, сидевшая возле Бельвидеро, метала на него пламя своих очей. Она безмолвствовала. «Мне не понадобятся bravi, [48] чтобы убить любовника, ежели он меня покинет!» Она смеялась, но ее рука судорожно ломала чеканную золотую бонбоньерку.
— Когда станешь ты герцогом? — спрашивала шестая у князя, сверкая хищной улыбкой и очами, полными вакхического бреда.
— Когда же твой отец умрет? — со смехом говорила седьмая, пленительным, задорным движением кидая в дон Хуана букет. Эта невинная девушка привыкла играть всем священным.
48
Наемные убийцы (ит.).