INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков
Шрифт:
Итак, доказательство виновности постепенно вырисовывалось, как вдруг над этим незыблемым сооружением нависла угроза появления нового, еще не опрошенного, свидетеля. Всего лишь с минуту господин Дезале поколебался, но, как мы помним, самолюбие значило для прокурора никак не меньше, чем совесть. Обратившись к силе своей логики и призвав на помощь все доступные ему словесные ухищрения, он собирался расправиться с этим злосчастным свидетельством, не теряя надежды приспособить его в качестве нового неплохого довода в свою пользу. Правда, задача была не из легких, между тем как ночь все сгущалась.
Пробило три часа; свечи, стоявшие на письменном столе, едва теплились, готовые погаснуть.
Господин Дезале поменял свечи. Работа разгорячила его: он походил по комнате, снова сел в кресло, откинулся на спинку, и в этой позе, стараясь ни о чем не думать, предался созерцанию сияющих в небе звезд через окно, расположенное прямо напротив него. И вдруг, скользя глазами вниз по стеклу, господин Дезале встретился с другим пристальным взглядом: два глаза уставились прямо на него. Он решил, что это отблеск свечей на стекле, и переставил их; однако видение стало еще отчетливее. Будучи отнюдь не робкого десятка, господин прокурор вооружился тростью — единственным оружием, оказавшимся под рукой, — и направился к окну, чтобы выяснить, что за нескромный взгляд наблюдает за ним в такой час.
Комната, которую он занимал, находилась на высоте нескольких этажей от земли. Вверх и вниз стена шла вертикально, без единого выступа: чтобы спуститься или вскарабкаться, не за что было уцепиться. В узком пространстве между окном и балконом ни один предмет не мог бы укрыться от него, а между тем он ничего не видел. Он снова подумал, что оказался в плену одной из тех фантазий, которые рождаются из ночного обмана чувств, и, посмеявшись над собой, вернулся к работе. Но не успел написать он и двадцати строчек, как услышал, что в темном углу комнаты что-то шевелится. Это начинало тревожить его. Странное дело: все органы чувств будто сговорились его морочить.
Приглядевшись на этот раз внимательнее, откуда мог исходить шорох, он увидел какой-то темный предмет, который приближался к нему неровными скачками, подпрыгивая, как сорока. По мере приближения предмет принимал все более отвратительный вид, ибо обнаруживал несомненное сходство с человеческой головой, отделенной от туловища и сочащейся кровью. Когда голова сделала последний неуклюжий рывок и упала перед господином Дезале на разбросанные бумаги дела между двух свечей, он узнал черты Пьера Леру. Вероятно, тот явился сообщить прокурору, что в судейском деле совесть дороже красноречия.
Изнемогая от невыразимого ужаса, господин Дезале потерял сознание.
На другой день его нашли распростертым без чувств; он был весь в крови. Кровь была повсюду в комнате, на письменном столе, на подготовленной обвинительной речи. Все решили — и он поостерегся опровергать это мнение, — будто с ним случилось кровотечение. Излишне добавлять, что он был не в состоянии произнести речь и все его приготовления пошли прахом.
Немало дней прошло, и вот воспоминание об этой жуткой ночи стерлось из его памяти; прошел тот ужас, из-за которого прокурор не мог переносить сумерек и одиночества. На протяжении нескольких месяцев явление не повторялось. Мало-помалу разум, в своем высокомерии, стал перевешивать свидетельства чувств, и господин Дезале вновь спросил себя, не был ли он ими одурачен. Наконец, не находя собственных доводов, чтобы окончательно освободиться от власти былого видения, он решил доверить приключившуюся с ним историю своему врачу.
Доктору часто случалось наблюдать человеческий мозг, но он не обнаружил там ничего хоть отдаленно напоминающего душу. Так, научным путем, он сделался убежденным матерьялистом, а потому разразился хохотом, выслушав рассказ о ночном видении. Вероятно, это и был наилучший способ лечения для пациента: подымая на смех причину беспокойства, доктор таким образом побуждал самолюбие больного содействовать к врачеванию. Разумеется, ему не составило труда со всей убедительностью объяснить господину Дезале его состояние: галлюцинация вследствие избыточного давления в мозговой фибре, сопровождаемая кровоскоплением и кровоизлиянием, — именно это и заставило господина Дезале видеть то, чего он не видел.
Справедливость этого заключения не была опровергнута никаким новым происшествием, и понемногу к господину Дезале вернулись и свойственная ему ясность рассудка, и почти все прежние привычки, с той только разницей, что он несколько умерил свое профессиональное рвение, а также, по совету доктора, стал не чужд светских развлечений, которых до того решительно избегал.
Когда человек науки вынужден по состоянию здоровья проводить время в светских салонах, ему ничего не остается, как добровольно примириться со своим положением и принять такой образ жизни, а значит — чем бы потом это ни обернулось, — попросту сделаться одним из тех, кто живет в свое удовольствие. Совершаемые сознательно вещи, даже не слишком приятные, как-то увлекают и приносят некоторое утешение. И потом, наверное, нет человека, который по природе своей был бы настолько выше окружающих, что занятия, в которых находит удовольствие так называемое общество, не могли бы развлечь и его, — если только он не раб своего интеллектуального высокомерия.
В подобных случаях прекрасным отвлекающим средством могут послужить женщины, употребляемые в малых дозах, и теперь господин Дезале, более чем кто-либо другой, был расположен в этом удостовериться. Ибо, не говоря уже о том, что прокурор был весьма недурной наружности, слава о его ораторских успехах, а в еще большей степени, быть может, его равнодушие к успехам другого рода сделали его предметом не одной женской мечты. Но в укладе его жизни было что-то слишком уж положительное, чтобы любовь женщины могла найти в ней свое место. Выбирая из сердец, явно желающих ему принадлежать, он прикинул, чьи благие намерения, облеченные в форму брака, были бы наиболее приемлемы в смысле денег, полезных связей и прочих социальных выгод. Покончив, таким образом, с первой частью своего романа, он был приятно удивлен, когда вычисленная им невеста оказалась очаровательной, изящной и умненькой девушкой. И тогда уже он влюбился со всем пылом, на какой только был способен, всячески одобряемый и поощряемый ее родителями, что и продолжалось до самой свадьбы.
Давно уже не видали в Орлеане более милой невесты, чем невеста господина Дезале; более счастливой семьи, чем семья господина Дезале; более веселого и блестящего свадебного бала, чем бал, который устроил господин Дезале.
В тот вечер неотвязная мысль о великом будущем не тревожила его: он жил настоящим. Какой-то господин, хлопочущий о своем деле, затащил его в угол залы, откуда он время от времени смотрел на стенные часы; сейчас они показывали без четверти два. Еще раньше он заметил, что мать новобрачной после полуночи дважды подходила к ней и что-то тихо говорила, а та отвечала, слегка надувшись, и после танцевала с озабоченным видом. После очередной кадрили, как ему показалось, что-то произошло: он услышал перешептывание в зале. Проситель не умолкал. Господин Дезале взглянул туда, где весь вечер сидела новобрачная с подругами, и не увидел их. Тогда важный судейский поступил точно так же, как и любой другой мужчина: он предоставил собеседнику разглагольствовать перед самим собой, с ловкостью лавируя между гостями, пробрался к двери и выскользнул в тот момент, когда слуги вносили прохладительное, считая, что никем не был замечен, что было большой самоуверенностью, ибо, как только новобрачная покинула бал, все барышни от восемнадцати до двадцати пяти лет не выпускали жениха из виду ни на секунду.
Собираясь войти в спальню, господин Дезале увидел выходящую оттуда тещу. Ее сопровождали некоторые важные персоны и почтенные матери семейств, которые должны были присутствовать на церемонии укладывания новобрачной в постель. Теща стиснула ему руку и что-то взволнованно прошептала: похоже, речь шла о достоинствах ее дочери. Господин Дезале ответил растроганными словами и улыбкой, и уж конечно в этот момент ему никак не мог пригрезиться Пьер Леру.
Он затворил за собой дверь: невеста была уже в постели. Кто-то устроил так, что полог перед кроватью был спущен; это показалось ему странным. Не слышно было ни звука.