INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков
Шрифт:
Если, будучи уверен, что его вина остается тайною между ним и небом, Тобиас уже жестоко страдал, то каково ему стало, когда он почувствовал, что на его преступный след напал посторонний: тут он стал опасаться, как бы эта кража не перешла в ведение человеческого правосудия. Еще несколько часов боролся он со своими опасениями и угрызениями совести, но в конце концов, побежденный ими, схватил полученные накануне деньги и кинулся к покупателю, чтобы умолять его расторгнуть сделку. Он собирался, как только скрипка вновь перейдет в его руки, разрушить чары и отпустить душу на волю. Но если путь зла для людей всегда открыт, то путь обратно совсем не так легок. Еще до рассвета князь покинул город и в ту минуту, когда Тобиас колотил в его дверь, был уже далеко. Осознав, что не сможет больше добровольно нести бремя своей вины, Тобиас без колебаний бегом вернулся в лавку, запер ее и отправился в путь. Оказавшись за пределами города, он вскочил в первый же экипаж, который следовал во владения князя. Но лишь через два дня после прибытия он получил возможность приблизиться к его светлости, и к тому времени, когда разрешение было дано, он узнал от кого-то, что скрипка уже перешла в другие руки. Принц не смог играть на ней больше недели, чувствуя, что нервы его до крайности расшатаны невыносимым возбуждением. Он пожаловался своему врачу, и тот объявил, что причиною расстройства является проникновенный звук недавно приобретенного инструмента. Не прошло и дня, как князь продал скрипку какому-то итальянскому музыканту, который собирался отправиться в турне по Европе и давать концерты в Париже: так сбывают с рук только что купленную лошадь, обнаружив в ней изъян.
Тобиас сразу же вновь пустился в дорогу. Достигнув столицы Франции и нисколько не интересуясь чудесами цивилизации, которые в другое время поспешил бы осмотреть с таким воодушевлением, он был поглощен одним делом — узнать адрес синьора Баллондини. Адрес он выяснил без особого труда, поскольку благодаря скрипке синьор Баллондини с первого же концерта имел колоссальный успех, и во всех газетах только и говорилось, что о его таланте и о чудесном качестве звука, который он извлекает из своего инструмента.
Тобиас на секунду готов был разозлиться на итальянского виртуоза, который заполучил всю славу, тогда как скрипичный мастер мог бы потребовать себе добрую часть ее; но потом решил, что самолюбие его должно испить эту чашу во искупление вины, и обещал себе отныне не жаловаться на то, чего был лишен, почитая за высшее счастье вновь завладеть своим злополучным творением. Выяснив, где остановился синьор Баллондини, Тобиас тут же сел в подвернувшийся фиакр, чтобы, не теряя ни минуты, попасть к нему, и добрался до квартиры скрипача через четверть часа после того, как тот отбыл в Италию, где собирался продолжить концерты. Тобиас Гварнери последовал за ним.
Мы бы никогда не кончили повествования, если бы стали перечислять, в каких краях и в чьих руках побывала злосчастная скрипка. Самые крепкие нервы не могли ее выдержать больше двух недель; и тем не менее, как только один обладатель вознамеривался от нее отделаться, тут же находился другой, готовый ему наследовать, и инструмент никогда не падал в цене. Больше двух лет несчастный Тобиас гонялся за ним, изъездил Италию, Англию, попал в Восточную Индию, {195} в Испанию, наконец снова побывал во Франции и вернулся в Германию.
Испытав неслыханные злоключения, Тобиас приехал в Лейпциг, где узнал, что теперь скрипкой владеет один богатый книготорговец. На этот раз он добрался вовремя, и инструмент действительно находился в руках указанного владельца. Но, пока Тобиас путешествовал, какой бы строгой экономии ни придерживался он в своих расходах, кошелек его все истощался, и теперь у него оставалось всего несколько луидоров, {196} между тем как речь шла о предмете, стоимость которого всегда держалась между двенадцатью и четырнадцатью тысячами ливров. Тогда он, посоветовавшись с самим собой и все взвесив, пришел к заключению, что из всех краж, какие может совершить человек, кража души, без сомнения, отвратительнее всего. К тому же он убедился, что единственный доступный для него способ исправить свое преступление — это совершить другое, гораздо более невинное. На оставшиеся деньги он попытался подкупить слугу и проник ночью в дом книготорговца, чтобы выкрасть скрипку.
Но столь сильно было проклятие, которое несчастный навлек на свою голову, что даже самый дурной замысел ему не удавался. Получивший свои деньги слуга оказался честным плутом: он подсчитал, что намного выгоднее будет принять плату за воровство и не совершить его, и донес хозяину. Застигнутый на месте преступления в ту минуту, когда он собирался похитить инструмент, Тобиас был отправлен в тюрьму; все его несчастья грозили увенчаться позорным заключением. От ужаса перед таким будущим у Тобиаса окончательно развился недуг, который прежде вызывала в нем неистовая сила долгое время не удовлетворенного желания, а в последние годы — треволнения беспокойной жизни. Сердечная аневризма свалила его с ног, и он был помещен в больницу.
Он чувствовал, что умирает. Врачи обращались с ним бесцеремонно, поскольку не были никоим образом в нем заинтересованы. От Тобиаса они не скрывали, что не могут ничего сделать для его выздоровления. Такое положение могло бы успокоить его надеждой избежать земного правосудия, но вело прямо в руки правосудия божественного, перед которым, как он хорошо понимал, ему придется оплатить крупный счет. Тем не менее он не решался искать утешения и надежды в церковном покаянии, приходя в ужас от одной мысли о том чудовищном признании, какое ему пришлось бы совершить.
Однажды, прекрасным осенним утром, солнечный луч лег прямо на постель, которой Тобиас уже не покидал, и все вокруг засияло праздничным торжеством. Свежий ветерок шевелил листву деревьев под окном, в их зелени весело распевали птицы; воздух был напоен покоем и счастьем. Каждый готов был поклясться, что в такой чудесный день невозможно умереть. При виде этой радости, разлитой в природе, дух больного воспарил к Создателю, сердце его преисполнилось любви и надежды на бесконечное милосердие. В эту минуту он почувствовал в себе мужество открыть свою тайну священнику и просить отпущения грехов. По просьбе Тобиаса больничный священник явился его исповедовать. Исповедь была долгой: Тобиасу казалось, что легче будет сделать признание, если разбавить его потоком слов; но к концу исповеди он так ослаб от пережитого волнения, что священнику следовало бы поторопиться. Однако тот, сознавая высокую миссию служителя Слова Божия, давно уже взял за правило никогда не отпускать грехи, не приведя предварительно пространного фрагмента одного из семи трактатов о смертных грехах, — сочинения, некогда написанного им и неизменно используемого в проповедях. В данном случае ни один пункт не мог быть напрямую приложен к проступку кающегося, а посему священнику пришлось на ходу пристроить друг к другу несколько отрывков из разных проповедей, что сделало его ораторское выступление запутанным и продолжительным свыше всякой меры, между тем как больной, которого силы покидали на глазах, был уже в агонии. В течение нескольких минут он, казалось, не воспринимал ничего вокруг, и добрый священник уже собирался кончать свою речь, как вдруг слуха их достигли визгливые звуки скрипки, на которой где-то вдалеке наигрывали тирольскую песню. Звуки эти, как можно догадаться, ничуть не встревожили проповедника, и он преспокойно продолжал завершать выступление, но больной, казалось, был ими пронзен до глубины души. Он резко приподнялся: волосы его стали дыбом, лицо исказила нервная судорога; с выражением мучительной тоски он напрягал слух, потом схватил руку исповедника, с силой сжал ее и проговорил со слезами в голосе: «Вы слышите? Слышите, это жалуется на меня душа моей матери». С этими словами он забился в конвульсиях, и через несколько минут, так и не получив отпущения, расстался с жизнью. По правде говоря, бедный Тобиас напрасно так разволновался, ибо слышал он попросту игру одного санитара, который в свободную минуту, как только все раненые были перевязаны, а все мертвые — зарыты, любил предаваться изящным искусствам, к чему нередко имеют большую склонность люди его профессии.
В тот самый миг, когда Тобиас Гварнери испустил дух, книготорговец, у которого теперь находилась скрипка, услыхал внутри футляра сильный дрожащий звук, подобный тому, что издает струна при резком щипке. Открыв футляр, чтобы выяснить, откуда мог исходить звук, он почувствовал как бы легкое дуновение, коснувшееся его лица; в то же мгновение струны оказались порваны; струнная подставка, как и тот самый деревянный стержень, который скрипичные мастера называют также душкой, были выбиты, и слышно было, как они перекатываются внутри корпуса; других поломок, впрочем, не замечалось. Для починки нашли скрипичного мастера. Побывав в его руках, скрипка совершенно потеряла прежнее качество звука, и в особенности — ту способность вызывать нервное возбуждение, которою обладала раньше. Однако даже в таком виде она оставалась одной из замечательнейших скрипок, какие можно приобрести в Европе.
Спустя несколько месяцев, когда известие о смерти Тобиаса Гварнери дошло до его родного города, старый слуга бургомистра, до сих пор хранивший молчание, рассказал о своих подозрениях, которым все поверили не долго думая, поскольку неожиданное исчезновение Тобиаса еще тогда возбудило исключительный интерес публики к этой истории. Перед лавкой, запертой вот уже три года, собралась толпа, взломала двери и ворвалась в помещение. Тут обнаружилось много подозрительных предметов: детали переливательного устройства, о котором я рассказывал, а кроме того, несколько книг с иностранными буквами — все это усилило дурную славу, с которою и без того была связана память о скрипичном мастере, к счастью не оставившем после себя никаких родственников.