Инферно. Ад предателей

Ярослав ворвался в спальню, своей богатырской силой едва не выломав двустворчатые двери. Несколько раз пытался захлопнуть их, но вместо этого лишь взбешённо колотил по несчастному дереву. Двери бились об проём и с томным скрипом ползли обратно. Пришлось приложить немалое усилие, чтобы взять себя в руки и закрыть их традиционным способом. Даже в собственных покоях попсиховать не дают!

Его колотила дрожь. Он не видел ничего вокруг – взор был затуманен размытой пеленой, время от времени обретал контуры тот или иной предмет, бросался в глаза на

Разъярённый парень содрал с плеча серебристую ленту, с размаху швырнул на пол и принялся яростно и неуклюже срывать с себя мундир. Раз он уже не является членом верховного совета, с этого момента он больше не великий князь. Пошло оно всё к чертям!

Именно сейчас, когда он впервые по-настоящему захотел объединиться со своей семьёй, император с позором прогнал его, а треклятые родственнички демонстративно отворотили от него свои носы. Что ж, пускай. Война в Инферно намечалась уже давно, теперь каждый только сам за себя, и пришло время Ярославу наконец вылететь из гнезда и отправиться в самостоятельный полёт.

Освободившись от ненавистной царской одежды, Ярослав расшвырял её по полу. Распахнул шкаф и принялся вываливать с полок все свои старые вещи, которые за годы уже забыли тепла его вечно молодого тела. В серых джинсах с цепью, в футболке, кожаной косухе и берцах он почувствовал себя прежним разгильдяем, каким он был перед тем, как попасть в этот адский мир, где пришлось много лет строить из себя «принца».

Заметно более лёгким шагом Ярослав подошёл к зеркалу и принялся теребить руками свои вьющиеся светлые волосы, избавляясь от причёски, подчёркивающей престиж благородного образа великого князя. Он делал это долго. Так долго, как если бы хотел этим агрессивным, варварским действием сорвать с себя все напрасно прожитые годы.

Сбивчивое дыхание сменилось одним глубоким вдохом, и тело, на которое несколько минут назад словно бы повесили спортивные утяжелители, стало вдруг невесомым.

Ярослав отнял руки от головы, но долго не мог отвести завороженного взгляда от собственного отражения. Вот он. Такой, каким он был, есть и должен быть. Вместе с непредназначенным ему обликом он избавился от последних осадков сомнения и страха. Теперь он был как никогда уверен в себе. Больше никто не посмеет смеяться над ним – гнусные ухмылки будут стёрты с каждой заносчивой рожи самым жёстким наждачным камнем. И первым делом этот камень пустит искры с физиономии императора.

Ярослав отпёр ключом старинный сундук в углу спальни и откинул крышку.

Из груды мелкого холодного оружия, кастетов, железных зажигалок, утяжелителей и прочего старого арсенала из прошлой жизни он извлёк «Макаров», трепетно погладил холодный ствол, спрятал под косуху и набил полный карман патронов. Любимый перочинный ножик и лучший кастет также отправились за пазуху. Теперь он в полной боеготовности. Остаётся самое последнее.

Всё железо громко задребезжало, когда Ярослав свалил его в кучу к стенке сундука, оставив сиротеть в закромном углу большой свёрток. Аккуратно развязал свободный узел, бережно разложил по сундуку чёрную ткань и не смог не улыбнуться нахлынувшим воспоминаниям лихих девяностых. Закрученное старыми проводами самодельное взрывчатое устройство почему-то всегда вызывало у Ярослава самые тёплые чувства. Интересно, отчего же?..

Вера держалась за холодный как надгробие каменный парапет моста и не спускала глаз с чёрных потоков реки. Шёл ледоход.

Она встречала свой пятнадцатый апрель, самый мрачный и депрессивный за всю её жизнь. Под растянувшимися до горизонта серыми облаками проносились голосистые вороны. Вид покачивающихся на ветру голых деревьев и полумёртвой, сырой от растаявшего снега земли усиливал тоску. С траурными завываниями проносились под мостом бурные потоки.

Она больше не могла так жить.

В этот день очередная попытка вразумить мать выйти в люди, или хотя бы позволить это сделать дочери, переросла в ожесточённый скандал. Очень долго Вера уговаривала, просила и умоляла, приводила все доводы графа Волхонского и в конце концов дала волю ярости и жестокости слов, свойственной бунтующим подросткам, хлопнула дверью и убежала в свою комнату. Не для того, чтобы выплеснуть обиды в подушку, а запрыгнуть в тёплые вещи и вырваться из тюремных стен ненавистной усадьбы.

Не заботясь о том, чтобы сделать это незаметно, Вера убежала из дома. Как ни странно, её гувернантка Сагрит даже не попыталась её остановить.

Вера бежала, не разбирая дороги, и сама не поняла, как очутилась на мосту. Здесь она наконец оказалась наедине с собой, такой, какая она есть или стала в последние дни, когда поняла, насколько оторвана от мира и скольких радостей его лишена. Здесь и сейчас, когда этот мир в точности олицетворяет то, что происходит в её душе.

«Мы никуда не пойдём», – звучал в голове безразличный голос матери.

«Ну почему? Есть хоть одна адекватная причина?»

«Потому что нам никуда не надо».

«И что теперь, до смерти здесь сидеть?!» - срывалась Вера на крик. Мать проигнорировала и вернулась к чтению книги.

Уткнувшись лицом в холодное ограждение моста, Вера дала волю чувствам, пытаясь смыть со слезами ту самую боль, что ещё не научились переносить подростки.

– Надоело!.. Я всего лишь хочу жить, как все! Сколько можно сидеть в этой тюрьме… Лучше умереть!

Умереть!

Эта страшная мысль пронзила спонтанно, за ней вспыхнула радость. Вот оно! Сейчас всё закончится. Оказывается, всё так просто, и многого для этого не нужно. Забраться на каменный парапет и шагнуть в пустоту. Сейчас же. Немедленно, пока у неё есть на это силы и решительность. Умереть и стать свободной.

Она уже собиралась залезть на бордюр, как вдруг почувствовала чьё-то присутствие.

По мосту, спрятав руки в карманы, шёл высокий статный мужчина в чёрном пальто и с серым шарфом, скрывающим подбородок и длинные русые волосы. Вера притворилась, что любуется ледоходом и почему-то вся покрылась мурашками.

Шаги стихли неподалёку. Ветер стихал, мрачную тишину разрывали стоны устремляющихся в неизведанные дали потоков.

– Лучше привязать к шее камень.

Голос незнакомца был равнодушен и тих, но слышен на удивление отчётливо. Лёгкие в груди Веры покрылись инеем.