Инферно
Шрифт:
Когда самолет с шестью агентами и Сински взял курс на венецианский аэропорт Марко Поло, Сински вернулась мыслями к Лэнгдону. Потерял память? Ничего не помнит? Это многое объясняло, но добавило ей угрызений из-за того, что она втянула знаменитого профессора в такую опасную историю.
Я не оставила ему выбора.
Почти два дня назад, когда Сински вызвала Лэнгдона, она не дала ему даже съездить домой за паспортом. Вместо этого она организовала ему беспрепятственный проход через таможню флорентийского аэропорта как специальному связному Всемирной организации здравоохранения.
Когда грузный «С-130» поднялся в воздух и полетел на восток через Атлантику, Сински взглянула на сидевшего рядом Лэнгдона и заметила, что ему нехорошо. Он смотрел в глухую стену фюзеляжа.
— Профессор, у нас нет иллюминаторов. До недавнего времени это был военно-транспортный самолет.
Лэнгдон повернул к ней серое лицо.
— Да я заметил это, как только поднялся сюда. Я плохо переношу замкнутое пространство.
— Так что смотрите в воображаемое окно?
Он виновато улыбнулся.
— Что-то в этом роде.
— Тогда посмотрите лучше на это. — Она вынула фото своего высокого зеленоглазого противника и положила перед Лэнгдоном. — Это Бертран Зобрист.
Сински рассказала Лэнгдону о своем столкновении с Зобристом на Совете по международным отношениям, о его одержимости Уравнением демографического апокалипсиса, о его широковещательных заявлениях насчет глобальных благ Черной Смерти и, что самое зловещее, о его исчезновении год назад.
— Как может такой заметный человек скрыться из виду на такое долгое время?
— Ему помогают. Весьма профессионально. Может быть даже, иностранное правительство.
— Какое правительство будет помогать созданию смертельной эпидемии?
— Те же правительства, которые пытаются приобрести ядерные боеголовки на черном рынке. Не забывайте, что это самое мощное биологическое оружие и оно стоит несметных денег. Зобрист вполне мог солгать и убедить их, что его оружие имеет ограниченный радиус действия. Зобрист был единственным, кто хотя бы представлял себе, на что способно его творение.
Лэнгдон молчал.
— Во всяком случае, — продолжала Сински, — те, кто помогал Зобристу, могли помогать не ради власти или денег, а потому, что разделяли его идеологию. У Зобриста не было недостатка в учениках, которые сделают для него что угодно. Он действительно был знаменитостью. Между прочим, недавно выступал у вас в университете.
— В Гарварде?
Сински взяла ручку и на кромке фотографии Зобриста написала «H» со знаком плюс.
— Вы занимаетесь символами. Этот вам знаком?
H+
Лэнгдон вяло кивнул:
— Конечно. Несколько лет назад такие афиши висели по всему кампусу. Я думал, какая-то конференция по химии.
Сински усмехнулась:
— Нет, это были афиши «Человечества-плюс», крупнейшего собрания трансгуманистов. Это эмблема их движения.
Лэнгдон наклонил голову, как бы пытаясь припомнить значение этого слова.
— Трансгуманизм, — сказала Сински, — это интеллектуальное движение, философия своего рода, и она быстро завоевывает позиции в научном сообществе. Суть ее в том, что человечество должно использовать науку, дабы преодолеть слабости, присущие человеческому организму. Другими словами, следующий этап эволюции человека должен заключаться в совершенствовании нас самих методами биоинженерии.
— Звучит зловеще, — сказал Лэнгдон.
— Как и во всякой перемене, это вопрос степени. Фактически мы давно этим занимаемся — разрабатываем вакцины, которые делают детей невосприимчивыми к болезням… полиомиелиту, оспе, тифу. Разница в том, что теперь благодаря достижениям Зобриста в генной терапии зародышевых клеток мы учимся создавать наследуемый иммунитет, такой, который образуется у человека на уровне зародышевой линии, — и все его потомки будут невосприимчивы к этой болезни.
Лэнгдон поразился:
— Значит, наш вид претерпит такую эволюцию, что станет невосприимчив, например, к тифу?
— Это, можно сказать, управляемая эволюция, — уточнила Сински. — Обычно эволюционный процесс — будь то появление ног у двоякодышащих рыб или противопоставленного большого пальца у обезьян — длится много тысячелетий. Теперь мы можем получить радикальные генетические изменения за одно поколение. Сторонники такого вмешательства считают его высшим проявлением дарвиновского принципа «выживания наиболее приспособленных» — люди становятся видом, который способен улучшить собственный эволюционный процесс.
— Берем на себя роль Бога, так, что ли?
— Полностью с вами согласна, — сказала Сински. — Но Зобрист, как и многие другие трансгуманисты, настаивает, что эволюционная обязанность человечества — усовершенствовать наш вид, используя все имеющиеся возможности, в том числе мутацию зародышевых клеток. Проблема в том, что наше генетическое строение подобно карточному домику — каждая деталь связана с бесчисленным количеством других и поддерживается ими, и мы не всегда понимаем, каким образом. Если мы попробуем убрать какой-то один признак, мы можем изменить этим сотни других — возможно, с катастрофическими последствиями.
Лэнгдон кивнул.
— Не зря эволюция — постепенный процесс.
— Именно. — С каждой минутой Сински чувствовала все большее расположение к профессору. — Мы вмешиваемся в процесс, который длился миллионы лет. Сейчас опасное время. Мы получили возможность воздействовать на определенные нуклеотидные последовательности генов так, что наши потомки будут обладать большей ловкостью, большей выносливостью, силой и даже интеллектом — в сущности, сверхраса. Эту гипотетическую «улучшенную породу» людей трансгуманисты называют «постчеловечеством», и некоторые верят, что таково будущее нашего вида.