Информация
Шрифт:
— Привет, ребята…
Мариус и Марко сидели рядышком на диване и не отрываясь смотрели на экран, где громадные мультяшные роботы превращались в самолеты, машины, ракеты — символы новой машинной эры.
— Приготовься к своему последнему часу, Злодух. Не надейся, что полчища Страхотроида сейчас тебе помогут.
— Кто их так окрестил, этих персонажей? — спросил Ричард. — Откуда родителям Страхотроида было знать, что он вырастет таким страшным? И откуда родители Злодуха знали, что он будет таким злым?
— Они сами придумывают себе имена, папа, — ответил Мариус.
В дверях показалась Джина в костюме и макияже, предназначенных для выхода в город. Мальчики посмотрели на нее и переглянулись — комната готовилась к смене власти. Ричард (его бабочка сидела криво) смотрел на жену внимательно, не так, как обычно. Глаза в темных кругах, как у барсука или как у ночного вора; нос как у Калигулы; крупный, но не полный рот. Ричард подумал, что, наверное, все любимые лица охватывают и даже перекрывают весь видимый спектр цветов: белизна зубов, чернота бровей. Красный и фиолетовый — это инфракрасный рта и ультрафиолет глаз. Джина, в свою очередь, посмотрела на Ричарда своим обычным взглядом — так, будто он уже давным-давно сошел с ума.
Они вышли на кухню, пока Лизетта собирала свои вещи — сумку, школьный пиджак.
— У тебя есть пять фунтов? — спросила Джина, — Ты получил работу?
— Нет. Но у меня есть пять фунтов.
Джина глубоко вздохнула — ее грудь сначала поднялась под белой блузкой, а потом опустилась.
— Не повезло, — сказала она.
— Он вовсе не собирался предлагать мне кресло главного редактора. В какой-то момент мне даже показалось, что он собирается предложить мне место водителя фургона. Или агента по рекламе.
— Тогда чему ты радуешься?
Ричарду хотелось ее поцеловать. Но для этого он был не в лучшей кондиции. Он был не в лучшей кондиции уже на протяжении некоторого времени.
— Я — это он, — сказал Мариус, имея в виду одного из роботов, предводителя братства роботов, который высился, сверкая доспехами, за титрами.
— Нет, я — это он, — возразил Марко.
— Нет, ты — это он, — имея в виду другого робота.
— Нет, сам ты — он. А я — это он.
— Боже, — произнес Ричард. — Почему вы оба не можете быть им?
Через три секунды зубы Мариуса впились в спину Марко.
Тринадцатый прошагал по не освещенной ни одним фонарем Кэлчок-стрит. Лизетта шла за ним, не отставая ни на шаг. Тринадцатый забрался в заляпанный грязью оранжевый фургон, однако дверцу за собой прикрыл не сразу.
— Так как? — спросила Лизетта.
Тринадцатый только улыбнулся в ответ.
— Так как?
— Ладно, я свожу тебя в «Парадокс».
— Когда?
— Так просто они тебя не пустят. В четверг.
Лизетта уперла в него указательный палец и сказала:
— Значит, в четверг.
Когда Лизетта наконец ушла, оставив Тринадцатого в покое, он нашарил рукой в темноте последнюю банку «Лилта», сорвал язычок и жадно отхлебнул тепловатого сока. Кроме банки на сиденье еще лежала какая-то книга. «Масса и власть» — прочел Тринадцатый и скривился. Как только Лизетта ушла, лицо Тринадцатого изменилось. Из лица веселого, может быть, немного безалаберного, но в целом приличного чернокожего парня, каких показывают по телевизору, оно превратилось в его настоящее лицо, лицо человека, который тут кое-что подсчитал и остался очень недоволен тем, что получилось в итоге. Но он был рад, что ему удалось увидеть Джину — жену того типа. По крайней мере, будет что сказать этому козлу Адольфу. Адольф — это было одно из прозвищ Скуззи, о которых сам Скуззи не знал. Было еще два — Псих и Опекун. У нас у всех есть имена, о которых мы не знаем. К примеру, если у вас кроме жены есть еще и подружка, то у вашей подружки наверняка есть для вас имя, которое вам лучше не знать. Этим именем ваша подружка называет вас, общаясь со своими подружками или с другими дружками. У всех у нас есть имена, о которых мы не знаем и которые нам лучше не знать.
Тринадцатый недоуменно вздохнул. Он никак не мог сообразить, какого черта они тут делают, но это было в порядке вещей, когда работаешь на Адольфа. Там, кроме видеомагнитофона, и брать-то нечего.
Скуззи сейчас с ним не было. Вряд ли Скуззи и так сидел бы здесь в это время суток, но его сейчас с ним не было. Вовсе не из благих побуждений Скуззи отправился в больницу навестить своего партнера. Этого партнера, Кирка, довольно серьезно покусал его собственный питбуль по кличке Биф. И Бифу удалось благополучно пережить этот инцидент. Кирк не захотел его усыплять. Сейчас Биф жил у брата Кирка, Ли, мрачно ожидая выздоровления и возвращения Кирка. «Прости и забудь», — сказал Кирк. Что было, то было. Кирк твердил, что сам спровоцировал собаку — слишком уж бурно он реагировал на горькое поражение «Арсенала» от киевского «Динамо», к тому же голы, забитые на чужом поле, ценятся в два раза выше.
Собравшись ехать за Скуззи в больницу Святой Марии, Тринадцатый напустил на себя соответствующий вид, но потом взглянул на часы и передумал, решив сначала съездить домой и выпить чаю.
Жаль. Чернокожий парень больше не может быть просто чернокожим парнем. Никто больше не может быть просто самим собой. Очень жаль.
Возьмите, к примеру, Ричарда. Это был один из рабочих дней Джины, поэтому мальчиками должен был заниматься Ричард. Сознательно и добросовестно (или наоборот: добросовестно и сознательно) он проделывал следующие процедуры: искупал, покормил, почитал, налил свежую воду в кувшин, дал Марко лекарство, снова почитал, запихнул в их влажные ротики две маленькие витаминки и поцеловал. Он целовал мальчиков при любой возможности. Он по опыту знал, что отцам следует почаще обнимать и целовать своих сыновей: из мальчишек, которых их отцы мало целовали и обнимали в детстве, вырастает потом всякая дрянь. Ричарда его отец совсем не часто обнимал и целовал. И Ричард для себя решил, что будет рассматривать свои отношения с сыновьями как чисто сексуальные. Он обнимал и целовал их, как только представлялся случай. Джина делала то же самое, но она обнимала и целовала детей, потому что ощущала в этом физическую потребность.
Когда мальчики были уложены, на кухню вышла Джина в ночной рубашке и пожарила Ричарду баранью отбивную, съела тарелку каши и пошла спать. Пока они ели, Джина успела от корки до корки прочесть какой-то туристический буклет, а Ричард прочитал первые семь страниц тома «Роберт Саути — поэт-джентльмен» — следующей книги, которую ему предстояло рецензировать.
Позже Ричард пошел в свой кабинет, собираясь посидеть еще пару часиков, выпить виски и покурить травку, попутно обдумывая новый поворот в своей судьбе. Но тут из комнатки, которую занимали мальчики (и из которой они стремительно вырастали), донесся отчетливый, словно выделенный курсивом, шепот: «Папа». Он заглянул к ним в комнату. Это был Мариус.
— Что ты хочешь?
— Пап, а пап, кем бы ты больше хотел быть? Автоботом или десептиконом?
Ричард прислонился головой к дверному косяку. Сегодня вечером близнецы — с их неуловимой, тончайшего плетения, жизнью — казались какими-то особенно понятливыми и сообразительными. Еще раньше, в ванной, Марко поднял согнутый палец, увидев на батарее долгоножку. Ножки у нее были такие тонкие и длинные, что наводили на мысль о спортивных состязаниях для инвалидов, полных страсти и драматизма, о беге «на трех ногах», о беге в мешках, о беге с яйцом на ложке, зажатой во рту, об искренних взволнованных речах.