Информация
Шрифт:
Однажды утром Ричард задержался в больнице и довольно долго смотрел на капельницу, подсоединенную к безжизненной руке Доминики-Луизы, а потом помчался к Джине. Он стоял там, сложив руки на груди, и ждал, пока один из самых многообещающих молодых сценаристов Британии укладывает свою электрическую зубную щетку в свой металлический кейс. Потом молодой сценарист вышел, закрыв за собой дверь навсегда, а Ричард сказал: «Давай поженимся», и Джина расплакалась.
Ричард думал, что слезы — это чисто женский репертуар. Но ведь он и сам расплакался, когда узнал, что его книгу приняли в издательстве «Болд адженда»… Это не имеет никакого отношения к драматургам, но Ричарда по-прежнему удивляла склонность женщин к театральным эффектам. Женщин слишком захватывают чувства, и они, по-видимому, нуждаются в помощи, чтобы вырваться из театра. Но мужчины тоже пользуются театральными эффектами, когда это им
— Так, значит, Одра Кристенберри будет играть Кончиту?
— Она очень талантливая актриса. Такая органика. Такая живость, — Гвин кивал, обдумывая это. — Да. Я уверен, она отлично справится.
— Ей придется подобрать свои сиськи. — Ричард был не в состоянии изображать хладнокровие. Ему все труднее было оставаться хладнокровным. Но чем, кроме хладнокровия, он еще мог воспользоваться?
— Подобрать?
— Именно — подобрать. Вынуть имплантаты.
— Я не понимаю.
— В книге у Кончиты плоская грудь, верно? Почти мужская.
— Не мужская. Просто не слишком рельефная.
— Плоская.
— Я бы сказал — маленькая.
— И что ты собираешься с этим делать?
— С чем?
— С этими двумя силиконовыми буферами?
— Ну и выраженьица у тебя. С чего ты взял, что они не настоящие?
— Мы же видели ее в других фильмах. Мы видели ее в том фильме, когда мне поставили синяк. У нее там вообще сисек не было. Она была плоская, как доска. Просто идеально для «Амелиора».
— Может, у нее позднее развитие.
— Ну конечно. Когда она поворачивается направо, они поворачиваются налево. Она заходит в бар за сэндвичем, а они по-прежнему загорают у бассейна.
— Боже.
— Она точь-в-точь как та девица из «Лимпсонов».
— Что это?
— Порнофильм.
— Я такое не смотрю.
— Почему же?
— …Видишь ли, такие фильмы опредмечивают женщин. Превращают их в вещи.
— Это очень удобный способ узнать, как в наше время меняется сексуальное поведение. Начиная с орального секса и так далее. А вообще-то, в этом фильме ничего не разглядишь — что-нибудь обязательно загораживает от тебя картинку — бутылка вина или ваза с цветами. Это превращает женщину в вещь. Так же как силикон.
— Что с тобой?
— Я тут умру. Я здесь просто не выдержу.
— Ты пьян. Что с твоим голосом? У тебя голос как у фермера с больными гландами. Тебе лучше привести свой голос в порядок до встречи с читателями в Бостоне. А то никто ни слова не разберет.
Таким образом, иногда после полудня, одетый в свою древнюю тенниску и длинные шорты цвета хаки, Ричард предпринимал вылазки к бассейну. Обычно он садился на приличествующем расстоянии от Гвина и его свиты и наблюдал за купальщиками. Конечно, далеко не все женщины здесь были похожи на красавиц с обложек глянцевых журналов, далеко не все были усовершенствованы при помощи высоких технологий, как Одра Кристенберри. Многие были столь же бледными и пегими, как Ричард, хотя, несомненно, они были старше его по меньшей мере вдвое. Они плавали кролем, высоко поднимая согнутые в локте руки, — так плавают многие женщины, в особенности американки, — с сосредоточенным видом, а точнее, с непоколебимой верой в американскую решимость. Но наш Гамлет чувствовал себя развалиной, и он вовсе не собирался высмеивать американскую решимость. Ричард сильно располнел, но он все же выглядел стройным по сравнению с парой из Техаса: он как-то спускался с ними в лифте. Супруги были настолько толстыми, что заставляли всех по нескольку раз перечитывать инструкцию, в которой производитель гарантировал, что подъемник способен выдержать восемнадцать человек. Мужчины у бассейна — о, эта удивительная каста добытчиков! Они плавали, ели и говорили по телефону. Уверенно расположившись на лежаках, они поворачивались на бок или лежали на спине, поджав ногу и положив ладонь на мускулистый живот, или вели добытчицкие беседы со своими цветущими приятелями-добытчиками. В Лос-Анджелесе Ричард не был твердой валютой; он чувствовал себя злотым, презренной копейкой. В нескольких шагах от Ричарда — в перерыве между омлетом и чаем со льдом — Гвин отвечал на вопросы. «Писать — это все равно что плотничать». «Моя проза умозрительна, но кинематографисты уже проявили к ней интерес». «Я пользуюсь обычным текст-процессором, это нечто вроде пишущей машинки с дополнительными функциями». «От завтрака до обеда и иногда ближе к вечеру…» В полутора метрах от Гвина виднелись волнующие линии купальника Одры Кристенберри. Или стопроцентная невыразительность юного пиарщика.
Гвин, в чьих жилах текла кельтская кровь, на глазах становился смуглее, его кожа блестела на солнце. А Ричард, со своей не поддающейся загару английской кожей, за время нескольких кратких посещений бассейна успел получить ожоги первой степени на плечах, бедрах, шее, носу и лбу. В одежде он становился похож на актера второго плана из дешевого видео или порнофильма: отталкивающе-неряшливо размалеванного и освещенного тусклым светом лампочки. Без одежды он напоминал себе лондонского голубя. И даже его худые и красные, как у голубя, ноги нагоняли на него тоску по дому. И еще многое не ладилось у Ричарда здесь, в этом городе на берегу Тихого океана. Он никак не мог избавиться от сухости во рту, что бы он ни пил. Его язык словно сворачивался в трубочку. Крупицы информации вязли на зубах — информации о том, что вот-вот должно было случиться. В его теле в двух местах (слева сверху и справа снизу) при каждом втором ударе сердца словно лопались пузырьки феерической боли. Потом боль отпускала. А по ночам он писал обзоры биографий и делал пометки в романе «Без названия», готовясь к встрече с читателями в Бостоне, где их турне заканчивалось.
Что-то с Ричардом было не так в этом городе у Тихого океана, который, ширился во все стороны, куда ни кинешь взгляд. Пару раз, когда у Гвина было интервью на радио или на телевидении, Ричард, собравшись с силами, позволял отвезти себя в город, он присутствовал на встрече Гвина с читателями в каком-то супермаркете. Этот город был похож на город, который превосходно держится после ядерной катастрофы, после попадания метеорита размером с Эверест или после тысячекилометрового цунами. На тысячи квадратных километров вокруг все было заражено и разрушено, но солнце, предприимчивость и совместные усилия многонациональной общины снова ставили все на свои места. Как Гвин льстиво поведал аудитории в начале своей творческой встречи с читателями, Лос-Анджелес очень напоминал Амелиор… лишь с некоторыми отличиями. Когда Никита Хрущев, пролетая над Западным побережьем США, увидел все эти бассейны, невинно обращенные к небу, он понял, что коммунизм проиграл. А Ричард каждой клеткой своего тела чувствовал, что, какие бы идеи он ни отстаивал — трудно передаваемые на словах, заумные, сложные, — в любом случае он проиграл. Лос-Анджелес повсюду искал трансцендентное. Астрология, гадания, культ тела, посещение храмов — все это были лишь суетные попытки постичь божественный промысел, получить совет и рекомендацию, как лучше поступить здесь и сейчас. Но главное — как подготовиться к будущему. Ричард к будущему не был готов. Тело Ричарда об этом знало, это телесное знание, казалось, проникло во все его полости; это было знание не в форме мысли: оно улавливалось носом, звучало в ушах, першило в горле.
Женщины понимают время. (Джина уж точно понимает, что такое время.) Женщины умеют направлять свое воображение в будущее и помещать себя в какой-нибудь момент в будущем. Время — это измерение, а не сила. Но женщины ощущают его как силу, потому что ежечасно чувствуют на себе его атаки. Они знают, что к сорока пяти они будут наполовину мертвы. Мужчинам не приходится сталкиваться с такой информацией. Для мужчины сорок пять лет — это самый расцвет. Расцвет? У них климакс. А у нас расцвет. Но именно поэтому наши тела рыдают и покрываются испариной по ночам: потому что мы тоже наполовину мертвы и не знаем, как и почему это произошло.
— У-у, — сказал юный пиарщик. — Вид у вас не ахти. Очень болит?
— Не так сильно, как вы думаете, — ответил Ричард.
— Простите?
— Не так, как вы думаете.
— Простите?
Ричард помотал головой. На самом деле ему было очень больно. Еще до рассвета Ричард выполз из постели и направился к зеркалу в ванной, охваченный необычайно сильной тревогой. Его лицо разнесло как телевизор. Он был похож на одного из Симпсонов. На Барта Симпсона. В профиль лицо Ричарда напоминало персонажа газетной карикатуры, изображающей приемную дантиста. Но анфас он выглядел как Барт Симпсон. Потому что у него, как назло, разболелись сразу два зуба: один снизу справа и другой сверху слева.
В аэропорту Ричард с Гвином сидели, а юный пиарщик бился головой о стенку в ближайшей телефонной будке, пытаясь перенести интервью. Их рейс в Бостон задерживали, и отсюда проистекали дальнейшие осложнения. После встречи с читателями в Бостоне они должны были ненадолго заскочить в Провинстаун — это на другой стороне залива, на мысе Кейп-Код, — чтобы поприсутствовать на вечеринке то ли у парфюмерного магната, то ли у короля гамбургеров, который финансировал издателей Гвина. Юный пиарщик вернулся к ним со словами: