Информация
Шрифт:
Где его халат? Вон там.
Гвин выбрался из постели, надел халат, подошел к двери, вышел на площадку, пересек ее, открыл расположенную напротив дверь, вошел в комнату и забрался в постель к жене. Деми уже проснулась. Он благосклонно пожал ей руку.
— Пора вставать к чаю, любимая, — сказал он.
Чай, разумеется, уже стоял на подносе, накрытом Шерили или Пакитой. Деми оставалось только взять поднос. И, конечно, почту Гвина.
— Давай быстрее, любимая. У меня мало времени.
Временами Деми была крайне медлительна. Зеленые глаза Гвина снисходительно мерцали.
— Пэм хочет немножко поваляться в постели. Чуть-чуть полежать, — сказал тихо Гвин, вспомнив,
— Мне кажется, я уже не раз об этом говорил, что ты вольна, и ты сама это знаешь, в любое время изменить сложившийся порядок вещей. И мне кажется, я уже не раз тебе об этом говорил. Послушай, что пишут: «Привлекательная простота притчи мистера Барри иногда переходит в упрощенность». По крайней мере, таково мнение мистера Аарона Э. Вурлитцера из «Милуоки геральд трибюн». Неужели они не знают, как трудно сделать так, чтобы сложное выглядело простым? Повторяю, одно твое слово, Деми, и сложившийся порядок вещей можно пересмотреть. Или изменить. Я мужчина в расцвете лет. Я — мужчина. Во всех смыслах. И как у мужчины у меня есть свои потребности. Чтобы удовлетворить эти потребности, Деми, мне не приходится ходить так далеко и подвергаться таким опасностям, как другим мужчинам. Я вижу — по твоему нахмуренному лбу и по тому, что твое родимое пятно стало винно-красного цвета, — что ты бы предпочла, чтобы мои странствия увели меня дальше, чем в комнату для посетителей. Неужели ты этого хочешь, Деми? Правда? А вот это хорошо. Просто превосходно. Послушай, что пишет Марион Тредвелл из «Мидленд икзэминер»: «Пожалуй, можно сказать, что Барри удалось прочувствовать глубоко потаенные желания людей. Именно этим объясняется успех книги». — Гвин стоически выдержал паузу. — Почему женщины менее восприимчивы к моим книгам, чем мужчины? Подумай об этом на досуге, Деми. Я буду признателен за твою «женскую интуицию».
Деми смотрела на мужа, который созерцал лежавший перед ним разрезанный напополам грейпфрут, созерцал подозрительно, без прежнего восторженного детского любопытства. Гвин перестал смотреть на грейпфруты по-детски, после того как один из них в ответ на восторженный детский тычок зубчатой ложечкой брызнул ему соком прямо в глаз. После этого Деми полчаса бегала вокруг Гвина с компрессами и глазными каплями.
— Повторяю еще раз. Я хочу убедиться, что ты правильно меня поняла. Я обязан следовать своим импульсивным порывам. Улавливать их и следовать им, куда бы это ни завело. Ведь чем я, по сути дела, занимаюсь?
— Исследованиями.
— Вот именно — исследованиями. Когда я играю с Ричардом в бильярд, в теннис или в шахматы, когда я…
— Лучше б ты этого не делал.
— Чего?
— Лучше бы ты не играл с Ричардом. Ты всегда проигрываешь, и после этого у тебя гнусное настроение.
Гвин стоически выдержал паузу.
— Когда я играю в бильярд, я провожу исследования. Когда я сплю, я провожу исследования. Когда я охочусь на лис или играю в карты с Себби, я провожу исследования. Когда я занимаюсь сексом с Памелой в соседней комнате, я провожу исследования.
— Она твой ассистент по научным исследованиям.
— Деми, это неплохо. Мы исследуем в классической позе, когда я сверху. Мы исследуем, когда я сзади. Мы исследуем, когда она сверху.
— Но в твоих романах нет секса.
— Не знаю, заметила ты или нет, — сказал Гвин и уронил голову на грудь (так мог бы уронить голову на грудь Ричард, после того как Марко в тридцатый раз за пятнадцать минут путал буквы «и» и «н» или «к» и «х»). И все же Гвин прекрасно знал, что никогда не бросит Деметру, потому что только с ней он мог себе позволить это щекочущее нервы красноречие, эти его забавные периодические кровопускания. — В моих романах нет и бильярда. Все происходит иначе. Совсем по-другому. Напряженность и блеск прозе придает как раз то, что из нее сознательно исключено. Абстрактные произведения Пикассо обретают еще большую силу от… от скупости изобразительных средств. От недосказанности. Оттого, что порыв сдерживается, как уздой. Вот как возница, который в одной руке сжимает поводья, а в другой…
— Или как плотник.
— Что ты хочешь сказать этим «как плотник»?
— В твоих романах нет и детей. Половина мужчин сделали вазектомию. Так, может быть, нам стоит завести детей. Тогда ты сможешь их сознательно исключать.
— Не пытайся быть умной, любовь моя. Это тебе не идет. Ладно. Я вижу, мы вернулись к тому, с чего начали. Вот что я тебе скажу: принимай противозачаточные таблетки, Деми. Поставь спираль. Предохраняйся. Ты говоришь, что это «противоречит твоей религии». Не то что нюхать кокаин и трахаться с черномазыми толкачами. Или это как раз согласуется с твоей религией? Пути Господни неисповедимы. И его заповеди говорят тебе: принимай кокаин. А чтобы достать кокаин, ты должна…
Деми встала и пошла в ванную.
— Черномазый толкач был всего один.
— Поздравляю. Наверное, другие толкачи были других рас или вероисповеданий? Скажем, белые англиканцы? — Гвин заговорил громче, чтобы Деми его слышала, но не меняя при этом тона. — Звонил Ричард. Он готовит большую статью о твоем покорном слуге. Что-то мне подсказывает, что она будет очень враждебной. Не удивлюсь, если он включит все это.
Деми показалась на пороге ванной, ее руки были сложены на груди.
— Что все?
— О том, как ты трахалась с черномазыми.
— …Он не станет. И что я могу с этим поделать?
— Не знаю. Возможно, тебе стоит трахнуться с ним.
В половине одиннадцатого или около того Гвин вошел в свой кабинет: три высоких окна, книжные шкафы с инкрустацией, роскошь. Его рабочее место — длинные столы из красного дерева и французские бюро образовывали посередине комнаты широкий полукруг, здесь стоял компьютер, принтер и копировальный аппарат. Гвин считал, что на его рабочем месте прекрасно сочетаются, примиряясь, яркое пламя пытливого человеческого ума и множество технических приспособлений. В элегантной домашней куртке, сшитых на заказ джинсах и клетчатой рубашке Гвина можно с легкостью принять за капитана Немо, стоящего на футуристическом мостике роскошного «Наутилуса».
Утренний кофе для Гвина подала Пакита. Утреннюю прессу для него подготовила Памела: все солидные ежедневные газеты (не таблоиды), три еженедельника, одно издание, выходящее раз в две недели, два ежемесячных и одно ежеквартальное. На бюро лежала записная книжка, которую Гвин привез из Италии, она была раскрыта на первой странице, где Гвин от руки записал: «Дорога из Амелиора? Дорога в Амелиор? По ту сторону Амелиора?» В доме стояла полнейшая тишина, все ходили на цыпочках и прижимали палец к губам. Как в доме его деда, который по ночам работал, а днем спал.
Гвин пользовался услугами двух агентств, которые обрабатывали для него прессу и присылали вырезки с интересующей его информацией. Его издатели тоже пользовались услугами какого-то агентства и тоже слали ему вырезки. И какое-то время он этим обходился. Однако он то и дело наталкивался на упоминания о себе, не отраженные в присланных подборках. Ему это не нравилось. И он обратился в конкурирующее агентство. Он дал им подробнейший краткий инструктаж и все же продолжал наталкиваться на упоминания о себе, отсутствующие в материалах, предоставляемых агентствами. Гвин сел за стол.