Ингмар Бергман. Жизнь, любовь и измены
Шрифт:
Критики с самого начала говорили о полной победе Ингмара Бергмана и Мальмёского городского театра. “Дагенс нюхетер” и датская “Берлингске тиднинген” расхваливали спектакль “Шесть персонажей в поисках автора” [27] , премьера которого состоялась в ноябре 1953-го. Харриет Андерссон играла свою роль с непринужденным увлечением, пишет Хенрик Шёгрен в книге “Ингмар Бергман в театре”. За этой пьесой последовали “Замок” по роману Франца Кафки и “Соната призраков” Стриндберга. В бергмановской постановке “Дон Жуана” Мольера Харриет Андерссон и Гуннель Линдблум играли двух девушек, которые мыли полы на авансцене. “Мы тогда были слегка пухленькими и были одеты в блузки с большим вырезом, какие-то капюшоны и длинные парики. По-моему,
27
“Шесть персонажей в поисках автора" – пьеса (1921) итальянского драматурга Луиджи Пиранделло.
Если работа в театре приносила один успех за другим, то за пределами сцены дело обстояло не столь благополучно. Кроме работы, времени ни на что не оставалось. В книге интервью Харриет Андерссон вспоминает, что ей вообще не удавалось подышать свежим воздухом, ведь она только и знай разъезжала между квартирой и театром, что по вторникам Бергман устраивал на квартире киносеансы, включал свой старый узкопленочный проектор, шумевший как паровоз, и что она засыпала, когда они ходили в кино. В общем, возлюбленный крепко держал ее в когтях, требуя постоянного присутствия в театре, даже когда она играла маленькие роли.
В то время Бергман был “чертовски хорош собой”. “Люди спрашивали, как он умудрялся заполучить всех этих молодых красоток. Но ведь он был интересный, выглядел очень здорово, на опасный манер. Красивый рот, удивительные глаза, но тем, кто видел его в старости, это в голову не приходило” – такой комментарий услышал от нее я.
Как-то раз Бергман спросил, не хочет ли она выйти за него. Андерссон вопрос удивил, но она пришла к выводу, что это скорее шальная мысль, а не обдуманное предложение: “Он сам толком не понял, что сказал”. Она ни секунды не думала принимать предложение. “Господи, какой ужас, он же был на четырнадцать лет старше меня!” К тому же он с большой вероятностью все равно бы ее бросил. “Несмотря ни на что, я никаких иллюзий не питала. Не знаю, все ли мы понимали, что он вроде как порхает с цветка на цветок. И о многих порханиях понятия не имели”.
Андерссон забеременела и твердо решила сделать аборт. Бергман вовсе не обрадовался, когда она сообщила о беременности, да и ей самой не хотелось заводить ребенка. Она считала, что вполне достаточно тех детей, какие у него уже есть и еще будут позднее, и сама находилась на взлете карьеры и не имела времени.
Однако она посещала врачей и кураторов, а значит, ей приходилось действовать весьма деликатно, ведь отец ребенка был знаменитостью. Она не говорила, кто он, но, поскольку это была Харриет Андерссон, вычислить его не составляло труда. “Он женат, и у него то ли пятеро, то ли шестеро детей” – вот все, что она могла сообщить.
До аборта не дошло. У Харриет Андерссон случился выкидыш. Когда она вернулась домой после чистки, Ингмар Бергман ждал ее, собственноручно приготовив небольшой праздничный обед – форель под яичным соусом. Он позвонил сотруднице экономического отдела театра, попросил у нее рецепт и метался меж телефоном и кухней. Как Андерссон говорит в книге интервью, это был единственный раз, когда он приготовил для нее угощение.
Их роман был обречен. К счастью, ни Андерссон, ни Бергман не знакомили друг друга с родителями, и в дневнике Карин Бергман упоминаний об Андерссон нет.
Роман, как и ревность, угасал. Харриет Андерссон поняла, что ее ждет замена, когда побывала на съемках последнего ролика с рекламой мыла “Бриз”. Он назывался “Принцесса и свинопас”, а съемки проходили на студии в Росунде в 1953 году. Оператором, как обычно, был Гуннар Фишер, и готовый ролик продолжался всего одну минуту. Принцессу играла молодая актриса по имени Биби Андерссон. Она только начинала свою экранную карьеру и годом раньше исполнила одну из ролей в “Подводной лодке-39”, вместе с Харриет Андерссон и Ларсом Экборгом.
Идею этого ролика придумала Харриет Андерссон по дороге в Стокгольм после съемок “Вечера шутов”. В тот день хоронили ее тетушку, но на похороны Бергман ее не отпустил.
И тогда я интуитивно почуяла: “Ага, вот следующая Андерссон, которая меня сменит”. Я не обиделась, нет-нет. Просто почуяла, совершенно трезво. Даже не заплакала, как позднее Биби, она вообще была мастерица поплакать, не то что я”, —
рассказывает она Яну Лумхольдту.
Карин Бергман уже проведала о новом романе сына, когда летом 1954 года делала запись в своем тайном дневнике. Она писала о внутреннем прозрении, случившемся, когда она размышляла об Ингмаре и Маргарете, о двух маленьких детишках, которые рука об руку идут вечером по лугу в Дувнесе. Они навещали бабушку и теперь возвращались, потому что пора спать. Ингмар держал сестру за руку и что-то с жаром ей говорил, а она внимательно слушала.
Мы с Эриком стояли у окна, смотрели на них и думали, что вместе они просто очаровательны. Так бывало и позднее. Даг оставался сам по себе, а эти двое держались заодно, и Ингмар влиял на Маргарету, причем не лучшим образом. Она долго была привязана к нему прямо-таки неестественно прочными узами, и ей стоило больших усилий освободиться от них. Да, в каком-то смысле Ингмар беззастенчиво открыт во всех своих начинаниях, но вместе с тем в душе он одиночка. Все знают, как он все время растаптывал чувства каждого человека, с которым был связан,—
писала она и продолжала:
Теперь он бросает свою третью семью, чтобы, как он говорит, быть “совершенно свободным” и строить жизнь по своему усмотрению. У него есть что-то вроде дома в Мальмё, где он работает в Городском театре режиссером и художественным консультантом. Есть и холостяцкая квартира в Стокгольме, где он много работает для кино. Роман с киношной девушкой [Биби Андерссон. – Авт.] продлится, пожалуй, год или два, пока он в своем одиночестве не увлечется другой! Содержание кучи ребятишек стоит ему больших денег, и мне кажется, он похож на белку в колесе, которой некогда перевести дух. Давний дом, родительский, для него существует разве только когда он внезапно забегает к нам. Порой мы не видим его месяцами. А порой он заходит несколько раз подряд. Сам признается, что ставит во главу угла свою работу и себя самого (именно в таком порядке), а все прочее для него почти не существует. Какого-либо нажима или обязанности он не выносит. Когда заходит домой или когда кто-нибудь, скажем, тяжело болел, он бывает ласковым, и непосредственным, и разговорчивым, можно даже подумать, что ты ему близок и что в нем нет ничего от Даговой суровой неприступности. Но внезапно все меняется – он становится так далек, что совершенно невозможно поверить, что он твой родной сын. И в конце концов осознаешь, что на него никогда нельзя рассчитывать, ни при каких обстоятельствах. Просто жди поодаль и надейся, что из всей этой неразберихи в итоге возникнет что-нибудь существенное. […] Для нас лично проблема всегда заключалась вот в чем: надо ли нам терпеть и, несмотря ни на что, всегда быть готовыми к встрече, хотя он растаптывает едва ли не все, что для нас важно и свято? Эрик много раз хотел с ним порвать. Но для меня дело обстоит вот так: если я с ним абсолютно честна, а стало быть, ему полностью известна моя позиция, но тем не менее я могу встретить его любовью, которая живет во мне, то я вправе думать, что по большому счету от терпения больше пользы, чем от разрыва. Ведь Ингмар – как и другие – живет в моем сердце каждый день и каждый час.
Сообщив Гюн о своем романе с Харриет Андерссон, Ингмар Бергман одновременно попросил ее набраться терпения и дать ему несколько месяцев передышки. Возможно, где-то в недрах его существа жила тщетная надежда, что они сумеют вернуться друг к другу.
Лишь спустя два года они наконец решились на развод после глубокого и продолжительного разрыва, как это называлось. Обычное посредничество ничего не изменило, и в октябре 1954 года стокгольмский городской суд вынес вердикт, что супруги должны разъехаться, а опеку над сыном Лилль-Ингмаром получила Гюн Бергман. Бракоразводный процесс полностью завершился только в июле 1959-го.