Ингмар Бергман. Жизнь, любовь и измены

Шёберг Томас

Репортер по-настоящему не вникал в здешние возможности провести свободное время. Участники съемок находили где “развлечься” и ночами смывались кто куда. Как режиссер рассказывает в “Бергман о Бергмане”, рано утром к началу работы собиралась романтичная и несколько усталая группа. Август был чудесный, вспоминает он, слегка скромничая. Он и Харриет Андерссон присматривались друг к другу, и однажды вечером он пригласил ее к себе на чашку чаю с бутербродами. Почему бы нет? – подумала Андерссон. Конечно, она была помолвлена с Пером Оскарссоном, с которым снималась в “Вызове” у Вильгота Шёмана, а Бергман по-прежнему был женат на Гюн, но, как и раньше, подобные детали не имели большого значения, когда он увлекался. А сейчас

он увлекся.

Андерссон явилась в длинной плотной фуфайке, которая только-только прикрывала ее “прелести”, как она пишет в книге интервью, и для Бергмана это стало конечно же неодолимым соблазном. Они сидели на диване и смотрели друг на друга, потом поцеловались.

Ингмар выглядел так, будто вот-вот грохнется в обморок. Я немножко посмотрела на него и сказала: “Сдрейфил от поцелуйчика?” Почему я так сказала, не знаю – таким манером выражается Моника, сама я никогда бы так не сказала. Дальше наплыв, как в старом кино. Туннели с поездами и прочее.

Вильгот Шёман вспоминает телефонный разговор, состоявшийся как раз в ту пору. Ему позвонил хозяин Клоккаргордена, Филип Ульссон, сообщил, что Ингмар Бергман приехал в Урнё. Душа радуется смотреть на них, сказал он Шёману, который поневоле спросил, кого он имеет в виду, и услыхал в ответ: Харриет и Ингмара.

Он говорил о них так, как говорят о влюбленной парочке; я сделал вид, будто не слышу, потому что не хотел верить! Я снова здорово испугался. Года не прошло с тех пор, как Гюн сказала, что он “впервые почувствовал себя отцом”, и всего полгода назад Харриет обручилась с Пером Оскарссоном.

Заметно, что Шёман был возмущен, а возможно, и глубоко разочарован своим наставником, который опять показал себя отнюдь не с образцовой стороны.

Как правдиво отмечала “Афтонтиднинген”, на съемках некоторых эпизодов вся группа расхаживала полуголой. Например, знаменитая сцена купания, когда Харриет Андерссон бежит по скалам и прыгает в воду совершенно обнаженная. Видно было немного – мелькнула грудь и голая попка, но чтобы она не чувствовала себя скованно, Ингмар Бергман велел всем раздеться. Парни – оператор, помощник режиссера, электрик, ассистент оператора и прочие – все ж таки благоразумно остались в трусах. Бергману затея, видимо, пришлась по вкусу. По словам Андерссон, он был не совсем уж равнодушен к “эротике”. Всегда “с огромным восторгом относился к дамам, женщинам, девушкам” и откровенно рассказывал ей о своих романах. “Три брака и наверняка попутно несколько интрижек, он говорил о них, хотя и не называл имен; вероятно, как всякий мужчина, хотел выглядеть неотразимым”, – говорит она в книге интервью о своей жизни.

Харриет Андерссон находила его обворожительным, интересным и невероятно харизматичным. Иначе, по ее мнению, женщины, включая ее самое, не стали бы все как одна прыгать к нему в постель, а тем более жить с ним. О помолвке с Пером Оскарссоном она тогда в шхерах вообще забыла. Да и Ингмар Бергман, похоже, не слишком задумывался о своем браке. Его охватила веселая беспечность. Привычные проблемы, связанные с работой, финансами и браком, точно ветром сдуло, что наверняка ощущалось как огромное облегчение – с легким сердцем нырять в перины после долгого дня на свежем воздухе, солнце и жаре и спать без сновидений. Съемки, говорил он, занятие чрезвычайно эротичное. Близость к актерам ничем не ограничена, все равны и открыты друг перед другом. Атмосфера на съемках складывается из многих обстоятельств, и в “Волшебном фонаре” он их перечисляет: непринужденность, преданность, понимание, доверие, напряжение сил, отдых, единодушие, мгновения триумфа, мгновения поражения. “Атмосфера насквозь пропитана сексуальностью”.

Харриет Андерссон вовсе не помышляла добиваться успеха у Бергмана через постель; к тому же она сперва получила роль Моники и

лишь потом очутилась в его постели. Когда любовное приключение закончилось, они вернулись в Стокгольм и рассказали своим партнерам, что произошло в чарующих шхерах. Харриет Андерссон исповедалась Перу Оскарссону, однако легкие укоры совести, которые испытывала, вернувшись домой, она затем отмела. На Урнё ей в голову не приходило, что она поступает неправильно. Ведь Бергман был намного старше и на редкость привлекателен, и Андерссон, молодая, наивная, начисто забыла своего жениха.

Реакция Оскарссона неизвестна, а вот как восприняла эту новость жена Бергмана, он рассказывает в “Волшебном фонаре”:

Гюн пришла в бешенство и послала меня к чертовой матери. Меня поразил ее доселе невиданный, суровый гнев, и я почувствовал огромное облегчение. Собрал кой-какие вещи и опять перебрался в рабочую однушку.

Яростная вспышка жены обеспечила Бергману простой и удобный отход, так что понять его облегчение труда не составляет. Возможно, если бы жена на коленях умоляла его остаться, ситуация стала бы куда сложнее. Однако под злостью, как правило, таится печаль, и не исключено, что знаменитый режиссер достаточно чувствовал свою вину, или стыд, или то и другое, чтобы по меньшей мере остаться и переждать бурю, покажи она себя слабой, а не дерзкой. Но его воспоминания, или то, что он счел нужным сообщить окружающим, свидетельствуют, что он ухватился за первую же возможность и без долгих церемоний сбежал, пока злость жены не успела обернуться слезами и упрашиваниями.

Бергман устроил Харриет Андерссон в квартирке на Брев-Турегатан, 62, что выглядело как театральная уловка. Андерссон оставила свою мебель, когда переехала в тесную однушку Бергмана, и когда она в ярко-желтом халате выходила на балкон, отвергнутая жена из дома № 69 видела этот ярко-желтый халат, который казался ей маяком, знаком победы: “Я зацапала его!” – вот так пишет Вильгот Шёман.

На самом-то деле Харриет Андерссон считала, что жить там сущий кошмар, не только из-за тесноты, но и потому, что фактически жена Ингмара Бергмана все время находилась в поле зрения. Когда она выходила на балкон покурить – в квартире курить не разрешалось, – то могла видеть и слышать госпожу Бергман, идущую с коляской по тротуару. Ее мучила совесть, и чувствовала она себя как кролик в клетке удава.

Одновременно развод Ингмара Бергмана и Эллен Бергман возымел кое-какие последствия. Собственно, сложностей могло бы и не возникнуть. Двое супругов по разным причинам не могли или не хотели оставаться в браке. Все несколько усложнилось из-за юридического жонглирования дочерью Эвой.

Все началось с метрики, выданной в марте 1951 года викарием прихода Эргрюте Бенгтом Обергом, где черным по белому стояло, что Эва Юсефина – дочь Кристера Стрёмхольма, и ничего странного здесь нет. На момент рождения девочки в сентябре 1945 года Стрёмхольм по-прежнему состоял в браке с Эллен и потому за отсутствием иной информации был автоматически записан как отец.

Однако на процессе о раздельном проживании, состоявшемся через десять дней в гётеборгском городском суде, опека о детях Яне, Матсе и Анне была доверена Эллен, однако суд посчитал “невозможным в данный момент вынести решение об опеке над Эвой Юсефиной Стрёмхольм”.

Двадцать третьего августа Эллен Бергман писала бывшей свекрови: “Сегодня я получила повестку из городского суда, так как Ингмар не выплатил адвокату обещанный гонорар за удочерение Эвы”. Речь шла о 431 кроне, сумме, пожалуй, не слишком обременительной, если учесть тогдашнюю ценность денег, но при вечных финансовых трудностях Эллен Бергман такой расход был совершенно излишним. “Я сейчас не в состоянии заплатить эту сумму. Прикидываю так и этак, но все равно ничего не получается. Концы с концами не сходятся”.