Ингвар и Ольха
Шрифт:
Ольха опустила голову, и он сразу ощутил боль и тревогу.
– Скажи, что тебя здесь тревожит?
В ее глазах заблестели слезы. Губы набухли, задрожали. Голос был едва слышен:
– Не знаю… Раньше я могла посоветоваться с няней.
– Я могу послать за ней.
– Правда?
– Если это хоть чуть тебя утешит.
Она слегка улыбнулась, как будто умытое дождем солнышко выглянуло из-за туч. В глазах было недоверие, но и благодарность за то, что почему-то старается как-то скрасить ее неволю.
– Не знаю. Наверное,
У него на языке вертелось, что готов хоть сейчас голову себе разрубить, даже тупым топором, если это поможет ей найти хоть один подходящий ответ. Но что его помощь? Будет тонуть, но не ухватится за его протянутую руку! Он для нее все еще кровавый пес безжалостного князя-кровопийцы! И таким останется.
– Да, – сказал он с усилием, – ты ведь княгиня.
– Уже нет… уже нет.
Она в самом деле чувствовала себя испуганной девочкой в темном незнакомом лесу. И даже не тем, что Киев ошеломил. Обилие мощи и богатства подавляет постоянно. С детства готовили к неожиданностям, но никто не подготовил к тому, что сердце начинает стучать чаще, когда этот человек сидит рядом. Сама придвигается ближе, будто тянут на веревке, чтобы он задел ее хотя бы локтем, трепетно ждет, чтобы заговорил с нею.
Кто-то внезапно заорал пьяным голосом:
– Горько!.. Горько!
На жениха и невесту снова обратили внимание. Несколько голосов поддержали:
– Горько! Мед горький! Вино горькое!
– Надо подсластить!
Ольха вспыхнула, растерялась. Ингвар смотрел прямо перед собой, рифленые желваки играли под туго натянутой кожей. Челюсти были сжаты так, что перекусил бы топорище.
Олег успокаивающе помахал рукой:
– Тихо! Это не свадьба, забыли?
Черномырд, уже смирившись с потерей, крикнул весело:
– А почему не свадьба сразу? Тут бы им и простынь чистую подложили.
– С меткой? – крикнул кто-то.
– Да уж как водится!
Олег движением руки опустил Черномырда на место:
– Заручены для того и заручены, чтобы заручиться на будущее. Подумать, остыть, еще раз подумать. Чтобы ежели соединить руки, то уже навеки!
Черномырд оскалил зубы, улыбка была грустная. Что говорить, когда князь не хуже его знает, что нет ничего на свете вечного, а любовь – самое непрочное из творений богов. Даже если не вредить, она уходит сама по себе, а ведь в их кровавом мире полно лжи, предательства, измены, отказа от прежде любимых!
А Ингвар прошипел в тарелку:
– Вот видишь, до свадьбы еще далеко!
– Сколько?
– Не знаю, но еще будет время отказаться.
– Спасибо князю, – прошептала она.
В душе странно смешивались облегчение и досада. Рядом что-то жевал Ингвар, ее жених, но она заметила, что и его движения были чисто механическими. Вряд ли понимает, что попадает в рот и что вообще делает.
Гости пьяно разговаривали, поглядывали то на него, то на Ольху, чаще – на Ольху. Он ловил обрывки разговоров:
– Повезло же дурню…
– Бог помогает калекам да убогим. Вот и ему помог!
– Да пошто убогий? – спросил кто-то.
– Как есть… Он же помешан на крови, на боях. С бабами у него плохо.
– Не могет?
– Похоже, совсем неспособный к энтому делу.
Ингвар почувствовал, как кровь бросилась в лицо. Покосился, не слышит ли Ольха, но та смотрела в тарелку, клевала по зернышку, чаще отхлебывала из кубка светлое вино, разбавленное ключевой водой.
– А девка-то чистое золото.
– Говорят, за ней целое племя древлянское!
– Поди ты! Чтоб девка да правила?
– Она дочка князя, да и внучка светлого князя.
– Да хоть самого Перуна дочка. Когда боги делают девок, они не стараются.
– Эту делали в лучший день. Из хорошего дерева. Потому и правит цельным племенем! Говорят, Ингвар только великой хитростью завладел. Потому и привез, что боится такого врага за спиной оставить.
– Врага? Они ж поженились!
– А ты свою третью жену по согласию взял?
– Так то ее, а эту ежели не по согласию… Нет, моя шея дороже!
– Ежели и поженятся, то она и тут в свои руки все загребет. Ты посмотри на нее, посмотри! Рази такая даст на себе ездить?
– Чур нас такой доли, чур!
Глава 30
В палате Студен поспорил с Черномырдом, кто кого перепляшет. Оба вылезли из-за столов, оставшиеся орали и хлопали в ладони, свистели, стучали кулаками по столам. Загремел бубен, воеводы пустились в пляс, злобно глядя друг на друга, подпрыгивали, трясли щеками и приседали грозно, а добровольные судьи придирчиво вели счет коленцам.
Ингвар выбрался из-за стола. Голова гудела, он чувствовал, как палата начинает раскачиваться. Сердце то начинало стучать часто-часто, то замирало вовсе, на лбу выступил холодный пот.
Кое-как пробрался через сени, вышел на крыльцо. Свежий ночной воздух освежил лицо. Сильно пахло мочой и блевотиной. Похоже, славяне и здесь не утруждали себя отойти подальше. Весь нижний венец терема потемнел и намок, от него несло гадостно. Поморщившись, хотел было сойти во двор, но подумал, что обязательно к сапогам прилипнет какая-нибудь дрянь, эти гости изгадили нечистотами все, над чем могли свесить свои задницы.
Пока стоял, раздумывая, сзади скрипнула дверь. Асмунд вышел шумный, пахнущий вином, мясом, птицей и печеными карасями. Губы лоснились, обеими ладонями поглаживал живот:
– Люблю повеселиться, особенно поесть… Ты чего через перила свесился, как дохлая гадюка? Это не мост, чтобы вниз головой. Если тебе мост нужен, я покажу, а здесь головой вляпаешься в такое, что у всех отобьешь охоту бросаться даже с моста.
Ингвар прорычал:
– Асмунд…
– Во-во, это я. Ты уже начал меня узнавать?