Инициатор
Шрифт:
Сестра Пелагея посмотрела на девушку рассеянно. Алиса, до кости прожимая сведённые икры, равнодушно кивнула на стены:
– В келье справа – Диана, слева – Надя, а напротив – Света… Они слышат нас, но никому не расскажут о вашем приходе, если вы сами этого не пожелаете.
Поправив тяжёлые рукава, сестра Пелагея подошла и присела рядом с девушкой. Протянула свечу, в неровном золотистом свете рассматривая лицо ученицы – белое, равнодушное, застывшее восковой маской. Только глаза – карие, с влажными искорками ещё жили, но взгляд был холодный, блёклый, словно у наркомана.
Наставница потянулась и, взяв девушку за подбородок, склонила её голову и приблизила свечу к маленькой, уже почти затянувшейся ранке на шее. Она долго рассматривала четыре точки, сделавшиеся белыми рубчиками, и свеча в её руке подрагивала.
– Матушка?.. – тихо позвала Алиса, не рискуя спросить напрямую.
– Они это сделали, - безучастно прошелестело в ответ.
С тихим шорохом встряхнулся тяжёлый рукав. Сверкнуло ослепительно белым. Выстрелила распрямлением рука. И безотчётно Алиса рухнула вбок, пружиной разжимаясь и откатываясь в сторону. Лишь потом почуяла знакомое ощущение железа.
Брякнула, отлетая, кружка.
Прокатившись по свежей луже спиной, Алиса вскочила на ноги, принимая защитную стойку.
Наставница выпрямилась –в одной руке свеча, в другой – широкий чёрный нож, с выделяющейся обрамлением ниткой лезвия.
– Тихо, - приказала она, и Алиса кивнула в ответ – да, не стоит подругам слышать и осознавать то, что здесь происходит, совсем не стоит. Ради наставницы, ради них самих.
Наставница отодвинулась на шаг и, не сводя глаз с ученицы, поставила в расщелину камней бронзовый подсвечник, на котором вздрагивала тонкая свеча. Когда она распрямилась, Алиса почувствовала, как кровь внутри сердца начала кипеть.
Старая женщина, оправдывая уважительное звание, не торопилась со вторым выпадом, а, едва заметно раскачиваясь, начала обходить девушку по кругу. Алиса же замерла, вглядываясь в пятно силуэта противницы. Для неё как-то легко, словно тысячи раз отрепетировано, перестали существовать цвета, запахи или ощущения окружающего пространства – только кожа её жадно впитывала каждое колебание воздуха. И что бы ни означало это нападение – блажь ли старой женщины, разочарование учителя или всего лишь ещё одну проверку – она готовилась принять любой результат равно безразлично, словно победа или поражение уже ничего не значили. Это чувство безучастности где-то глубоко внутри вызывало ощущение превосходства и понимание себя новой, другой. И – пугало…
Клинок – серебрёный, широкий, в полладони, - полоснул воздух, разбивая его на лоскуты, стягивающиеся ветром в одно мироздание. Алиса не увидела – почувствовала направление удара и скользнула вбок ещё до того, как клинок приблизился. Руки двумя ложными целями заплели паутину защиты перед грудью, надеясь наткнуться на локти наставницы и перехватить нож. Бесполезно – несколько пассов и сухенькая рука в грубом тяжёлом рукаве обошла её локоть, грозя впиться послушным железом в шею. Алиса не видела этого - ощущала странным чувством до-звука, не ведомым ей ранее. Вскинула руку, закрываясь от клинка, прогнулась,
По рёбрам ударило порванной серебрёной струной!
Сознание опалило почти забытым чувством боли. Вздрогнув, Алиса взорвалась изнутри, всем телом отбрасывая наставницу. Та отлетела, с силой врезаясь спиной в стену – пламя на свече, вытянувшись в нить, погасло. Левая рука воительницы оказалась вооружена меньшим ножом – им-то и полоснуло по рёбрам.
Алиса стояла, замерев, в голове у неё шумел пульс, а руки дрожали. Но что-то такое происходило внутри, названия чему она не знала. И в ней не оставалось боли, страха, сгорала даже любовь к стоящей напротив женщине, на долгих полтора года заменившей мать. А внутри, там, где рождаются чувства, всё было белым-бело и так спокойно, словно после пурги степь…
Она не видела в облепившей тьме наставницу, но слышала её дыхание – ритмичное, собранное, тренированное. Дыхание, яснее любых примет говорившее о том, что ничего не кончилось, что воительница будет атаковать до последнего.
– Почему? – прошептала Алиса, помня о договоре тишины.
Наставница не сбилась с ритма вдоха для спокойного, почти равнодушного ответа:
– Я не хочу, чтобы ты жила дальше.
Алиса сглотнула. Перед глазами всё так же стояла тьма, но она ясно видела лицо сестре Пелагеи. Может быть, потому что хорошо знала её и чувствовала, каким может быть выражение её глаз в этот момент?
– Почему?... – повторила она.
Наставница ответила также безучастно, равнодушно деля фразы на боевые вдохи и выдохи:
– Я готовила тебя воином для защиты добра и света. Но тебе предопределили другую судьбу.
– Разве это другая судьба, разве это не защита света? – шёпотом едва ль не закричала Алиса.
– Уничтожение зла и защита света – разные дороги. Тебе не хватило сердца этого понять. Всё, что тебя ждёт в жизни отребья – постоянная боль. Ты потеряла то, чем можно любить этот мир. Ты потеряла бога.
Алиса почувствовала жжение где-то там, где разливалась молочная пустая степь:
– Я делаю это ради!
– Ты делаешь это не ради, а из-за того, что. Ты – не свободна. И уже не человек.
– Все мы - рабы его.
– Все мы – он, - отрезала наставница.
И Алиса поняла, что разговор закончен. Что-то так и осталось ею непонятым, что-то осталось такое, что одной фразой прозвучало, как величайшая тайна, на которую она, отребье, уже не имеет права. Да и имела ли, когда была человеком? Алиса не помнила.
– Вы прекрасный воитель, матушка… - прошептала она, наклоняя голову, прислушиваясь виском к ощущениям, идущим от противницы. – Опыт сражения с такими, как я, отребьями, чувствуется. Но и меня вы тренировали не для жизни нежить… Для битвы. Так пришло время проверить, насколько я готова?
Бросились они одновременно. Прыжком вперёд – в тьму, на ощущение, на звук.
Обжигающую полосой серебра сталь Алиса приняла на предплечья. Пальцы же, в мгновение ставшие костяными, жёсткими, тонкими и длинными, словно китайские палочки, направила дальше, на стук старого сердца…