Иночим великанов
Шрифт:
Флагения потянула растаявшего от услады слуха мужа к себе, кротко взяв за плечо, покамест, скупая слеза орошала его пышные щеки с налетом промоин морщин. Но получив от неё лаконичное слово на ухо, он тут же как в стылую воду опущенный посерьезнел и конец значимых для него стихов, не вызвал привычного для барда, требования на бис. Вместо этого, заплывший палец в перстах, с повисшей на тучноватом лице пасмурности подозвал музыканта в красном колпаке к себе. С ужасом оцепеневшей до немоты и чувствуя, как зашевелились под колпаком стоймя взметнувшиеся волосы и как сбегают галопом мурашек по закоркам к душе, спавшей в пятке, растерянный музыкант, с неуемной дрожью по всему наряду арлекина под мипарти, прижимая лютню к подкосившемся коленям неспешно на ватной походке приближался, дрожа синими устами и выкатив до глубины фибр озадаченные очи на восковой мине. На его шеи окромя испарины уже чувствовалась эфирная петля.
– Благодарствую
Окутанный наводящими седину страхами менестрель, спустив с плеч гнет мнительности, почтенно поклонился и в сей же миг, окрыленный безмятежностью, растворился в замке. Король же, встав ещё раз, пожал плечо взбалмошного от спавших на него перспектив сына, и, выводя грузность укутанного в клетчатый камзол живот, принялся возвращаться в подготовлено растворенные ставни врат залы. Джоаль все ещё терпеливо ждал, чего-то, когда тетка, будто рассержено прыснула.
– Чего щеголем восседаешь? У него к тебе поручение, не требующее отложений. Ежели полагаешь, что твои запоздания можно простить, то я бы попридержала эти грезы, и на твоем месте расторопно поторопилась исполнить волю моего мужа.
Джоаль привстал, почтенно отклонился ей, и с очумелыми глазами поспешил за удаляющимся Сибультом. Флагении наполнили бокал, и тогда она увидела темного гостя, который аналогично племяннику явственно не поддержал выдвижение Симала на престол. Она тотчас подозвала услужливую, как повелось остриженную служанку и повелела вызвать посла на аперитив. Получив известие, он выполз из-за вновь облепивших его гостей, и выставил напоказ сине-чёрное облачение. Он непременно направлялся к ней с лязгающим пристуком, и от его персоны поодаль веяла недобрая аура…
3.
Джоаль нагнал быстро удаляющегося от стравленного захлопнутыми за ним дверьми гула правителя, пока он беззвучно торил по ворсисто-бурому приминающемуся под весом государя ковру, попутно вешая свой томный взор на расквартированные по краям кремовых стен картины, и разбитые на постаментах бюсты знаменитых лиц короны, прошедших через два столетия. Он как раз застопорился перед портретом, который возник здесь с последней досточтимой полноформатной для их земель битвы, косьбой смерти унёсшей жизни почти половины королевства, с каждой стороны. А Ревения и вовсе растеряла свои владения, как и всех своих воинов, наследники Кайбласа, так и не были найдены, так как Антур был осажден и всю укрывшуюся свиту, беспощадно погубили. Некромант выжег бичом чар, всех кто там был, и кто бы знал, если бы не трусость отца Куика Пактия, каков у битвы мог обретаться итог? Но они непростительно опоздали, и пришли на границу пепелища, и хоть Некромант с ордами орков, сотнями лучших лучников эльфов с запретных земель, големов да троллями был разбит, победа была достигнута слишком большой ценой, и битва при Антуре вызывала озноб, даже у наследников великих правителей. В той битве сложил голову не только сам достопамятный Сибульт, но и отец Джоаля, старший брат Флагении. Мать же, не перенеся горя, умерла от нервного истощения.
Сибульт младший, перебирая желваками под бородой, пытливо смотрел на портрет Кармаля Лармонта, отца Джоаля, который никогда не расставался со своей расписной под руны секирой, отчего и снискал гуляющее средь ратников прозвище – палач. В его чертах не было ни йоты от сына, так как тот пошел в мать. Грубое и видавшее не одну хорошую битву квадратно-точенное, дубленое ветрами лицо, со знаковым рдяным шрамом от хмурого лба, до сведенных обветренных губ, со светлым чупруном на вскинутой голове, доходившим разве, что до пронзительных синих глаз, да с пышными порыжелыми усами, возвышающийся на сваленном им же дереве в пределах границе убористой размашистой ветвями дубравы. Нагрудник и пластинная броня, которая была столь прилегающей и атласной с филигранью их герба одинокой башни, все же не спасла его от кряжистой воительницы орков. Которая пробила не только сканью отделанную кирасу, но и его грудь, проломив в труху ребра, что прорезались к сердцу, несколькими хорошими ударами палицы, и та, даже не обратив чуткости на его обмякающее плечистое тело, отправилась к следующему несчастному.
Подоспевший Джоаль минуя слабый скреп лат притаившейся по галереи стражи, встал по ошуюю, и разделил трепетное чувство, теснившее его грудь, к знаковому портрету, человека, которого знал непростительно плохо. Ему миновало три года отроду, когда сие довелось, и даже сам Сибульт, был вынужден ожидать в замке, на не исключаемую вероятность, ежели Некромант одержит вверх, и необходимо будет удерживать осаду уже майзы. Король так и не возмог камнем на душе, висевшей эпизод, как тот трусливо поджидал вести, в окружении немощных старцев, и слезоточивых дев, которые прижимая к лону детей, затаив дыхания единодушно ожидали звона колоколов, извещающих о победе или поражении.
– Я восхищался им, как и отец, – хриплым баритоном проронил Сибульт, не отрываясь от завораживающего до гусиной кожи полотна. – Ты вестимо был не в меру мал, с тем чтобы помнить его, но поверь на мое слово. Ежели мне бы пришлось избирать с кем ступать на заклание в запретные земли, имя твоего отца первым созрело в моем угасающем сознании.
– Жаль, мне выпали от него лишь легенды, да переходящие из уст упреки, относительно сличения меня с ним, – притворно каясь, хмыкнул Джоаль, почесав ворот, который внезапно, стал сдавливать ему шею, как лишенная воска плеть.
– Пойдем, – помыкающим жестом, с ленцой махнул понурившейся правитель, и они избрали путь в сторону личного кабинета монарха.
На деле им пребывал кабинет для общения с десницей, но так, как Флагения, была образована по первому классу, необходимость в советах, третьей стороны, ему была вне нужды. Зато для приватных бесед, кабинет имел спрос, и порой каждочасно.
Грузно воссев напротив лакированного стола из тисового дерева, над которым тучей нависал портрет очередного великого эльфа, некогда правителя прошлой эпохи, томный Джоаль принялся пытливо осматриваться. Завешенные иссиня-черными драпри багровые витражи, за которыми набежали недоброжелательные не сулящие добра тучи, вытеснив погожую просинь, тут же напустили угнетающего нутра мрака. В колени упирался, широко простирающей письменный бурый стол, со всеми заправскими атрибутами для работы, включая стеклянный флакон с матово-зеленым зельем бодрости, который был подарен одним из последних друидов, обитавших в замке, и хранился Сибультом, как зеница ока. Забитый как глотка обжоры книжный шкаф с выточенным барельефом на створах, живо иллюстрирующий древние сказания прежних владельцев, а заветные книги, из него с эльфийского на всеобщий язык перевел лично Дивелз, отчего и получил вечное признание ещё старшего Сибульта, коему данный смышлёный полукровка достался ещё от отца. Небольшая софа с витыми зеленоватыми рюхами под боками, как понял Джоаль, необходима скорее для удобства интима с королевой, нежели сна от тяжелых расчетов на обшитых ангельско-мягкой бордовой материей подлокотников. На полу украдкой была урывками приметна малахитовая мозаика, коя так люба эльфам, и так не недостижима в полной мере для, повторения людьми, покуда техникой отделки владели лишь дворфы, кои делиться сокровенными знаниями не собирались, а с людьми так и вовсе масштабных проектов не водили. Их нелюбовь к эльфам вскоре миную прибытие, всецело воздалась к теснившим всех без разбора людям.
Умостивший своё заплывающее тело на место под дегтярно-черный окрас брони эльфа, запалившей свечу отгоняющей полумрак Сибульт под струйку света залез в один из ящиков, и изъял песочного цвета лист, который изначально был, завернут в свиток заправского пергамента. Поставив на один конец столешницы из лакированного тиса, чернильницу, а свежее подпаленную червлёную свечу под левую руку, натянув бумагу и подперев её стекающем животом, он, пуская на величавый портрет отпавшую тучную тень с венцом короны, принялся педантично записывать текст, вороним пером, произнося под диктовку каждое слово себе под усы, растягивая их словно тянучку.
– Королю Лирры Куику из рода Шенкама Непрощающего, сыну Пактия Железновольного от Сибульта Второго, из рода Памкиров, правителя Майзы. Я выказываю тебе все почести, достойные твоего титула и сана, и пусть весть моя не смутит тебя. Как ты уже ведаешь, наш регент позорно бежал, а неприкаянный Антур вновь заняли нелюди, и не далек час, как их силы опять наберут скрытую мощь, и мстительно набросят на нас, свои орды с накопленной яростью и растравленными ранами обид. И доколе час не поздний, я настоятельно прощу тебя, даже заклинаю, вспомнить о союзе наших предков, кой разбил всех тех, кто не дал нам миролюбиво жить, но вновь обретенных землях, не зная бед. Но тем паче, я чаю своим долгом внести рациональность и объединить наши дома и под иной подноготной, вне подлога. Наши дети уже достаточны, зрелы, дабы вступать в монархический брак, а разделять власть на столь больших территориях равноправно нам не под силу. Отчего я и сватаю выдать своего единственного сына Симала, за твою наипрекраснейшую дочь Мирадею. А как вотчину, обеспечить им свое личное королевство, скрепив наши дома каленым железом святого брака наших наследников. Весть доставит мой племянник Джоаль сын Кармаля, и в случаи твоего добра, мы, собрав волю в кулак выдвинемся всем нашем полчищем, на земли, на которых склонили головы наши отцы.