Иное состояние
Шрифт:
– Я потерял брата...
И не предполагал этого когда-либо говорить, тем более Пете, а сказал; еще мгновение назад был развязен, шутил, поглядывал на Петю снисходительно и скептически, а сказав, насупился, и могильный холод лег на мои плечи, прилепляя к силе, властно тянущей к какому-то невидимому и оттого жуткому магниту.
– Внешние потери строят и развивают личность человека, внутренние разрушают ее. Но скажи... Неужели ты полагаешь, что твои потери идут в какое-то сравнение с моими?
Меня неприятно удивило, что даже его глаза заблестели, когда он вот так цинично воспользовался моим печальным сообщением для очередной странной попытки возвеличить себя. Покоробленный, я угрюмо проговорил:
– Ты и себе и мне душу вымотал своими россказнями, а я, в отличие от тебя, исповедоваться не собираюсь. Вот и вся почва, что есть у тебя для сравнений и выводов. Ты весь на виду, я предпочитаю оставаться в тени. Сам суди, дает ли это тебе право быть резким в своих суждениях.
– Хорошо, расскажи, при каких обстоятельствах ты потерял брата, - сказал Петя с неопределенной усмешкой.
– Рассказать? Тебе? А пожалуй... Отчего бы и не рассказать?
– оживился
– Чему же ты радуешься?
– Петя укоризненно взглянул на меня.
– Потерял брата, а заливаешься тут смехом, как птичка божья, как дурачок... И давно бы уже должен был свою притчу выложить, но у тебя ведь все предисловия, намеки...
Я перебил:
– Ну, он куражился... этот самый брат... измывался над целой группой лиц, впрочем, доброго отношения не заслуживавших... Я называю их группой, как ты только что слышал - группой лиц, из того соображения, что надо, а почему, и сам не знаю, но, однако, надо придать этому рассказу несколько официальный характер. Как если бы тут налицо что-то казенное. Не донос, не протокол, но и не так, чтоб, например, доверить бумаге как Бог на душу положит. Так, Петя, не выйдет, тут особый жанр, и где-то в его недрах решилась моя судьба, а что за жанр, это уж ты сам решай впоследствии. И те лица... А философствовали, между прочим, рассуждали о тайнах и муках творчества! В общем, брат загнал их в угол и давай... Они у него долго занимали деньги и куролесили, а он готовил ловушку и выжидал. Давайте-ка, говорит в какой-то момент, либо вы мне все до копейки вернете, либо прямо тут у меня на глазах добровольно уйдете из жизни. Понимаешь? До того все было как бы под покровом тайны, некоторым образом шито-крыто, но тут брат вдруг стал срывать всякие покрова, обнажать натуру, показывать всякие чудовищности... Он и надо мной порой куражился, и я этого не скрываю, хотя сам Бог велит мне говорить о покойном в приподнятом тоне, ведь я исключительно благодаря ему живу безбедно. Когда он куражился надо мной, покровов особых не было, сбрасывать ничего не приходилось. Ничего ни я, ни он не обнажали, да и нечего было обнажать. Просто-напросто брала верх неприязнь. Все было по-человечески грубо и пошло, он вышучивал меня, высмеивал, указывал на мои недостатки, я что-то говорил в ответ. Но результат, Петя, результат!.. Мне теперь не приходится думать о завтрашнем дне, о том, что я буду кушать завтра... В этом смысле я, можно сказать, исключение из правила. Все вот думают, хлопочут, а я не думаю, не хлопочу. Что-то есть художественное в том, что все суетятся, добывая свой кусок хлеба или пирога, а я преспокойно почитываю книжечки. О себе, ясное дело, я не могу говорить казенным языком. Но и превыспренности, велеречивого чего-либо тоже, разумеется, не требуется. Если по-простому, так идиллия и больше ничего, и все благодаря брату. Красота, да и только! Райская жизнь! Спокойная старость! Чего еще желать? На что мне Небыткин с его учением, которое, подозреваю, и не учение никакое, а сплошное измышление и надувательство? Им, может быть, кое-кто прикрывается, прикрывает какие-нибудь неблаговидные поступки. А тем, которых тиранил мой брат, чем было прикрываться? Они усадили его играть в карты, и он здорово проигрался, но после этого и взял своих, так сказать, обидчиков окончательно в оборот. Принялся спаивать, хотел довести до ручки. Завел старших, этаких надзирателей, и всякая мелочь у него да у этих церберов ходила по струнке. Это не сказки, Петя. Так бывает. А прикрывались литературоведением. Может ли гений быть злодеем, а злодей гением? В чем смысл творчества? Если человек, ища ответа на главный философский вопрос - быть или не быть - решает быть, то чем же ему заняться, как не сочинением книжек? Вот какая пытливость овладела угнетенными людьми под тяжелой пятой моего брата! И не поймешь, для чего все это было устроено, но после всего пережитого, после всего, что пережили те люди и я вместе с ними и чего брат в конечном счете пережить не смог, я живу отлично - в сытости, в тепле, в довольстве. Значит, вкладывалась какая-то цель в происходившее тогда? Просто одни с самого начала были поставлены в худшие условия, другие - в частности, я - имели льготы и послабления. А если тебе с самого начала дают поблажку, значит, это для чего-то нужно, как считаешь, Петя? В итоге одни так и не выкарабкались и, как говорят в таких случаях, пропали без вести, а привилегированные, облагодетельствованные... Но что же мой брат?.. Это самое интересное... Умер, до последнего не прекращая куража, с тем же пылом издеваясь над несчастными пьяными и потерявшими человеческое обличье философами, над обезумевшими от вина и дрожащими от страха литературоведами, но завещание-то он написал в мою пользу, вот в чем штука!
С унылым видом слушал Петя мою историю. Без всякого интереса посматривал на шествующих между гладко постриженными газонами, словно порождения какой-то парковой, декоративной древесности, старичков, старушек, мурлычущих мамаш с колясками. Они шли, в основном, мирно и скромно беседующими парами, и в моей что-то опротестовывающей голове ущемлено, болезненно пронеслось: о чем они думают? о чем говорят?
– Посмотри, какие шершавые, корой покрытые люди!
– крикнул я.
– И какое спокойствие! Но в каком это противоречии с уймой прочитанных мной книг, с массой всего прочувствованного, передуманного...
– Не скажу, - прервал внезапно меня Петя, - что до конца постиг смысл твоей притчи, но уверен, все это, Кроня, чепуха, и если окончательно определяться, с чем идти к людям, а ты, надеюсь, и впрямь догадываешься, о ком я...
– Как ты можешь, - возмутился я, - называть чепухой дело, в котором замешано много живых, наделенных душой существ и переплелись судьбы самых разных людей, столкнулись интересы...
– Если по-настоящему готовиться к предстоящим боям за самоутверждение, то надо не только исключить глупые предрассудки и пустые пристрастия, бестолковый либерализм мнений и баснословный эгоизм. Надо еще хорошенько усвоить старую, но часто забываемую истину, что божий дар ни при каких обстоятельствах не годится сравнивать и тем более путать с яичницей. Подумай, что останется от твоих приключений, если на них прольет свет Тихон или Глеб. Я уж не говорю о Наташе. А они могут мощно пролить, очень мощно. Но достаточно будет, даже если я лишь маленькую свечечку зажгу. Достаточно меня, моей жизни, моей биографии, чтобы твои воспоминания испарились, как лужа в солнечных лучах. Не возьму на себя смелость утверждать, что то же могло бы случиться и с тем, что ты называешь своим нынешним благоденствием и что вообще-то весьма сомнительно, смахивая на какое-то грязное дельце. Я бы даже высказался в том смысле, что в твоей истории на первом месте ужасающая житейская грязь, если бы речь не шла о близком тебе человеке, к тому же умершем и обеспечившем тебя всем необходимым. Но всем ли, Кроня? Задай себе этот вопрос, повторяй его, постоянно возвращайся к нему. Так вот, не всем. Возьми мои похождения в сфере высокого, духовного, непостижимого. А что ты? Ты словно барахтаешься и возишься в пыли. Возьми и взвесь - свое и мое. Сразу станет ясно, кто в какой весовой категории. Контраст большой, и на его фоне мы видим, что даже Надина растрата многообещающих душевных качеств стоит гораздо выше меркантильных соображений твоего брата относительно завещания, а не очень-то славная гибель Розохватова по всем статьям превосходит тот статус философов, который ты сгоряча приписал каким-то безумным пропойцам. Ты понял, Кроня? Мои искания и приключения уже развиваются, а тебе еще развиваться и развиваться.
– Я не перебивал тебя, я просто выслушал, но это не значит, что я во всем с тобой согласен и что мне не смешно многое из сказанного тобой.
– Повторяю, - возвысил голос Петя, - тебе еще развиваться и развиваться. И кто знает, к чему это развитие тебя приведет! А мне больно, и боль вызвана ощущением, что конец близок, а я все еще не достиг многого, все еще стою на каком-то пороге. Я в курсе, что мощное, не поддающееся истреблению и в заоблачных высях, в загробном, иначе сказать, мире, сознание просто так не наживешь, его надо заработать, выстрадать, накопить упорным трудом, все вокруг постигая, осмысляя и творчески отделывая. Обетованный мир надо еще завоевать. Многие, ходя по церквам или сектантским сборищам и отбивая поклоны, думают взять его измором, вымолить, в прочее время духовно бездействуя, жируя, как скот. А надо развиваться. Если они - уверен, ты понимаешь, о ком я, - действительно пишут книжки, рисуют картины и сочиняют поэмы, так надо очертя голову бухнуться в это потаенное творческое месиво, в этот безбрежный океан, и плыть куда глаза глядят, упорно развиваясь и совершенствуясь. Выходит дело, я не могу, брат, без них. Мне нужна опора.
Последние слова Петя произнес уже жалобно. И я мгновенно смягчился.
– А другие, жена та же, чем не опора?
– сказал я.
– Или вот я, если уж на то пошло и дело стало за некими крайностями...
– Ты хороший, - перебил Петя, - и я тебя не забуду, не оставлю. Я возьму тебя с собой. Мы пойдем вместе.
– Так ведь и ты, Петя, служишь мне опорой, вот в чем дело. И как бы это я выдумал не послужить со своей стороны, когда б ты решил опереться на меня?
– Но ты недостаточен, ты пока еще не дорос, тебе еще надо поднатужиться, а то и, как говорится, пуд соли съесть. Ну, шла бы речь о чем-то обычном, о том, что всегда водится у людей и бывает между ними... Только где она, эта обычность? Для меня ее давно нет, теперь и ты попался. И не сказать, чтобы ты был очень нужен, но, видя твой энтузиазм, твой напор... Если что, так ты самого себя и вини. Твоя инициатива... Но ты еще по-настоящему не коснулся Наташи, а через меня она переступила, когда я решил наподдать Флорькину и он навалился на меня, как мешок с дерьмом. Я этого не забыл. Это надо было видеть! Не говорю уж о том, чтобы пережить... А когда же, спрашивается, я сам вот так могуче, величаво и с невероятным хладнокровием переступлю через все то скверное, дрянное, нелепое, что есть во мне? Переступить через себя требуется, понимаешь? Если ты, Кроня, совсем слаб и бессмыслен и даже со мной тебе не под силу тягаться, я могу переступить через тебя, и прямо здесь, не теряя зря времени, - просто для примера, чтоб ты знал, каково это. Ты только скажи. У меня не задержится. Я и ножом могу пырнуть, если стих такой найдет. Но вообще-то я задумал другое.
– Что же?
– Так я тебе и сказал. Завтра скажу, когда встретимся. Гляжу я на тебя и вижу, что головоломки для тебя - лечение, и хорошо, когда ты не валяешь дурака, а теряешься в догадках, полезно тебе иной раз загреметь в уравнение с многими неизвестными... Что изменится, если я открою тебе истину сегодня, а не завтра? Ты все равно еще растерян, мало что понимаешь, тебе поразмыслить нужно. В общем, подобные вещи сгоряча не проговариваются, не делаются.
Я, поджав губы, возразил:
– Могу, знаешь, и не явиться, раз ты темнишь.
– Ничего плохого, рискованного и чреватого я не замышляю. Ну, представь себе некий взрыв. А это в сущности переворот, причем с перспективой на разумное, доброе, славное... Вообрази затем обнаружение и обнажение подлинной натуры с последующей трансформацией... И не так, как это вышло у твоего покойного брата - он просто начудил - а с некоторой трансцендентальностью, особенно если смотреть отсюда, из дня нынешнего... Короче, Кроня! Их надо убедить.
– Ты сначала меня убеди.
– Я тебя убедил. Ты придешь.
– Уверен?
– Вполне.
***
И опять я колебался, идти ли, не нравилась мне Петина загадочная решимость, а в особенности та прыть, с какой он и меня втягивал в какую-то авантюру. Сама мысль о предстоящем визите холодила кровь: снова Наташа, новая встреча... Предстать перед ней... Ее взгляд... Вдруг спросит: разве мы вас приглашали? Желание Пети и впрямь на меня опереться, превратить меня в сподвижника выросло в целую проблему, решить которую я не мог без того, чтобы прежде не погнуть, не подавить многое в своей душе. Я должен возыметь, наспех воспитать в себе что-то самоотверженное и необузданное, отчаяться на оглушающий и ослепляющий подвиг, а Петя вон как просто решал...