Инопланетянин (сборник)
Шрифт:
— О!
— Он говорил неглупые вещи. Не судите, ибо сами судимы будете! Кто без греха, пусть первым бросит в нее камень. — Харви поскреб затылок и нерешительно взглянул на полковника. — Впрочем, может быть, это сказал кто-нибудь другой?
— Нет, Рэй. Это действительно сказал он. — Мейседон поднялся на ноги. — Я пойду.
Поднялся на ноги и Харви.
— Не надо провожать меня, Рэй. Спасибо за все.
— Не за что. Это моя профессия.
— Я не за этот проклятый пакет благодарю вас, Рэй. — Мейседон усмехнулся. — За слова утешения.
РАЗВОД ПО-АМЕРИКАНСКИ
Мейседон планировал провести разговор с Сильвией в тоне холодной, сдержанной, а поэтому, как он полагал особенно оскорбительной вежливости. Но из этого джентльменского намерения ничего не получилось.
— Ты нализался, как негр после получки, — презрительно сказала Сильвия вместо приветствия, появившись на пороге гостиной.
— Нализался, — охотно согласился Мейседон, сидевший возле камина с бокалом в руке. — Но я не раздевался догола, чтобы выпить свой коктейль.
— Что ты хочешь сказать этим?
— Именно то, что сказал. Ни граном больше.
— Ты пьян. Иди в свой кабинет и проспись. И не смей заходить в спальню!
Эта фраза была последней каплей, переполнившей, нет, не чашу терпения, а чашу отвращения Мейседона. Он поднялся из кресла, достал из кармана пачку фотографий и не без торжественности швырнул их в лицо супруги.
— Это твое место не в супружеской спальне, а в свином хлеву. Грязная потаскуха!
Сильвия вспыхнула от гнева, но прежде чем успела сказать что-либо, рассмотрела некоторые из фотографий, упавших к ее ногам. Краску на лице сменила бледность. Сильвия отшатнулась от мужа и, точно защищаясь, поднесла руку к лицу, глядя на мужа расширившимися от страха глазами. Она испугалась так откровенно, что Мейседон вдруг понял, что, скорее всего, ей уже попадало по физиономии от ее любовников — халифов и повелителей на час торжества плоти.
— Грязная потаскуха! — повторил Генри презрительно.
Надо отдать должное Сильвии, так называемое светское воспитание не подвело ее, она быстро сориентировалась, сообразила, что насилия не будет, и перешла в наступление.
— Ловкие подделочки. — Она носком туфли отшвырнула фотографии. — Кто в них поверит?
Мейседон взглянул на нее с холодным любопытством. Как профессионал, он хорошо знал, что большинство фотографий относятся к числу тех, которые не подделываются и подлинность которых при добросовестном, беспристрастном анализе устанавливается легко и безусловно. Но при беспристрастном! Фемида же, несмотря на повязку на глазах, во все времена легко отличала богатых от бедных и проявляла к деньгам несомненное пристрастие. Так что Сильвия с ходу и без всяких консультаций сразу же нашла единственно возможный встречный ход.
— Ты прекрасно знаешь, что это не подделки, — уста-до сказал Генри.
— Это подделки! Ты еще ответишь за эту мерзость! И ты будешь отвечать не только передо мной, но и перед всем нашим семейством. — Снова Сильвия сделала точный выверенный ход, но с непоследовательностью, которая так подводит женщин в критических ситуациях, закричала: — Шпион! Подлый шпион!
— Уж лучше быть шпионом, чем шлюхой, — холодно заметил Мейседон.
— Жены становятся шлюхами, когда их мужья — мулы!
Генри закусил губу, такие упреки всегда болезненно ранят мужское самолюбие независимо от того, справедливы они или нет.
— Понимаю. Тебе нужен жеребец. И не один, а целый косяк.
— Шпион! Мул! Я тебя ненавижу! Всех ненавижу!
Лицо Сильвии перекосилось от ярости. Опытный взгляд Мейседона уловил в этих искаженных чертах линии, которые характерны для приступов алкогольного или наркотического безумия. Неужели и эта чаша не миновала распутную бабу?
— Мулы! Скоты! Мерзавцы! Всех ненавижу!
Сильвия бесновалась, расшвыривала ногами фотографии, топтала их. Потом рухнула в кресло и разразилась слезами, которые перемежались бессвязными выкриками. Протрезвевший Мейседон смотрел на нее брезгливо, без сострадания, но с некоторым беспокойством: если приступ истерики затянется, то придется вызывать врача — только этого еще и не хватало! Но Сильвия удивила его еще раз. После нескольких стонов и всхлипов она как-то вдруг успокоилась и поднялась из кресла. Лицо ее было холодно, лишь опухшие глаза да подпорченная косметика свидетельствовали, что только что разыгравшаяся истерика не была ловким и совершенным притворством.
— Чего ты хочешь, Мейседон? Развода? Ты мог получить его и без этих фальшивок.
Генри промолчал. Он не знал толком, чего он хочет. Это незнание придавало в общем-то трагической ситуации какой-то комический оттенок. Мало того, что Мейседон не знал, что ему предпринять в будущем, так или иначе решая свою судьбу, он не знал, что ему делать теперь, сейчас. Плакать? Смеяться? А если смеяться, то над кем — над собой или над Сильвией? Над обоими сразу? И Мейседон засмеялся, засмеялся совершенно искренне хотя и грустно. Сильвия посмотрела на него удивленно и подозрительно; этот неожиданный, как будто бы вовсе неуместный смех определенно смутил ее, но не сбил со взятого курса. Сильвия была урожденная Милтон, а Мил-тоны умели идти к поставленной цели.
— Ты получишь развод, Мейседон. Но ты горько пожалеешь о всей этой истории. — В голосе Сильвии появились угрожающие ноты. — Тебя из милости пригрели в нашей семье, а ты платишь шпионством и подлостью. Я поставлю тебя на твое настоящее место!
Мейседон насмешливо поклонился, но ощутил в груди неприятный холодок — он хорошо знал силу семейства Милтонов. Генри знал, что по трезвому деловому расчету ему следовало бы упасть перед Сильвией на колени, признать, что фотографии, картинно рассыпавшиеся по полу, действительно фальшивки, и попросить прощения. Может быть, Сильвия и простила бы его, она была по-своему великодушна и любила в обмен на унижение платить какой-нибудь милостью. Но Мейседон не мог просить прощения! Это было просто невозможно, несовместимо с его мировоззрением, с его нынешней натурой. Чтобы попросить прощения, Мейседону надо было стать другим человеком, а нельзя стать другим сразу — для этого требуется время. Выдержав паузу (она все-таки чего-то ждала от Мейседона), Сильвия сказала:
— Завтра тебя навестит мой адвокат. — И, направившись к выходу, добавила: — И минуты не останусь больше в этой казарме!
Утром Мейседон позвонил одному из директоров «Радио корпорейшн», с которым был знаком лично, и попросил дать ему телефон, по которому он мог отыскать Эдуарда Милтона. К своему удивлению, Генри получил весьма туманное и уклончивое обещание вместе с просьбой еще раз напомнить об этом деле к концу дня. Положив трубку, Мейседон задумался, чувствуя, как в душе зреет, растет тревога. Конечно, старик мог находиться в таком месте, о котором неразумно было сообщать кому бы то ни было, кроме самого узкого круга посвященных. Старик мог отправиться инкогнито и в ЮАР, и в Китай, а знать об этом конкурентам, политикам и прессе было вовсе не обязательно. Отсюда элементарные меры предосторожности и полная секретность. Но могло быть и иначе. Чтобы проверить другую возможность, Мейседон скрепя сердце позвонил брату Сильвии, Дэвиду Милтону. Милтон-младший был неглупым парнем с университетским образованием, но типичным плейбоем. Делами заниматься он не любил и не хотел, увлекался спортом, яхтами, женщинами и терпеливо ждал того счастливого дня, когда станет полномочным наследником семейного состояния. Появление в их семье Генри Мейседона не на шутку встревожило Дэвида — будучи далеко не глупым парнем, он разглядел в майоре, а особенно в полковнике опасного соперника по наследству и по этой причине тихонько, тайно, но люто его ненавидел. Внезапная ссора Мейседона с Сильвией была для него бесценным даром небес, и конечно же, обратись к нему сестра, он постарался бы выжать из этой истории максимальную пользу для себя и скомпрометировать пролазу-полковника. Но пошла ли Сильвия на такой шаг?