Иностранный легион. Молдавская рапсодия. Литературные воспоминания
Шрифт:
Мать Расея, мать Расея,
Мать расейская земля!
Ты вспоила, ты вскормила,
Ты в приемку повела!
Тирли да тирли, солдатирли,
Али брави компаньон!
Антон забрался в дальний угол двора, куда не заглядывают начальники. Он сидел на завалинке, босой, в одной рубахе и штанах. Солнце грело ему лицо, грудь и ноги. Солнце было похоже на то, которое находится в Малых Овражках, и ветер совсем по-приятельски играл Антошкиными белокурыми волосами.
— Слышь, а куда фрицку девали? — спросил он меня.
— В плен подали его, в тыл, — сказал я.
Антошка спал, когда расстреливали его дружка. Я не
хотел сказать правду.
— В плен? Это ладно! — сказал Петроград. — Не попрощался, сволочь! Ну да ладно!..
Он сплюнул окурок, висевший у него на губе, и продолжал играть и петь про мать Р^еею:
\
Во станок поставела,
Кудри бреть заставела.
Кудри бреють — не жалеють,
И стригуть — не берегуть.
Тирли да тирли, солдатирли,
Али брави компаньон.
Антон грелся и пел. Он был доволен, что наконец кончилось лесное приключение, и сразу, легко и быстро, вошел в колею ротной обыденщины.
Но были в роте и люди, которых не устраивало внезапное возвращение легионера второго класса Петрограда. Старший писарь Аннион давно вычеркнул легионера Петрограда из списков на довольствие, зачислив его в убитые или пропавшие без вести. Теперь легионер Петроград является. На зачисление в списки нужен наряд. По чьему наряду явился Петроград?
— Да! По чьему наряду? Позовите-ка его сюда!
Антон быстро оделся и стоял перед Аннионом, вытянувшись и выпятив грудь, как его учили еще в русской казарме.
— Ну! По чьему наряду?
Антон не отвечал: он не понимал вопроса.
— По чьему наряду? Объясните ему, пожалуйста, этому кретину, вашему земляку, что в Легионе ждут человека три дня. Кто приходит после этого срока, не должен разыгрывать из себя привидение с гармошкой. Он — дезертир. Точка. Все.
Это и было то, чего я пуще всего опасался. Время было скверное: командование было раздражено проигрышем сражения. Всего несколько дней назад нам вдалбливали в головы, что это сражение положит конец войне. «Мир лежит по ту сторону плато», — говорили нам.
А на деле вышло, что оттуда вернулась лишь кучка солдат; кто не погиб в бою, погибал без помощи в госпиталях, а немецкая линия осталась нетронутой, и конца войны по-прежнему не было видно.
Чтобы не дать нам опомниться, нас изнуряли ночными переходами, нас гоняли по горам и болотам, заставляли упражняться в маршировке, стрельбе, наколке чучела, словесности и отдании чести.
Полевые суды заседали беспрерывно. Они были завалены делами, которые создавались для устрашения солдат и поддержания престижа начальства. Расстреляли зуава, который отказался надеть штаны, снятые с умершего. Расстреляли алжирского стрелка, который отказался от еды, потому что она протухла. Расстреляли артиллериста, который сказал, что война ему надоела.
В ротах, в кабаках, на дорогах усердно искали, кого бы отдать под суд, и все были хороши, всех хватали.
— Пускай решит капитан Персье! — сказал Анни-
он. — Пойду доложу ему, что легионер Петроград вернулся. Не знаю... Все-таки шестой день... Это дезертирство. •
— Слушайте, писарь, — сказал я, — вы отдаете себе отчет? Ведь капитан Персье пошлет его на расстрел... А за что? Парень не сделал ничего дурного. Просто он заблудился... За что же его убивать? Ведь все-таки он волонтер, он защищает Францию по своей доброй воле...
Я искал, что бы мне еще придумать в защиту Антошки. Но Аннион не дал мне говорить.
— Оставьте меня в покое! — оборвал он. — Что я вам, нянька для всей второй роты? Неужели я обязан крутиться и вертеться с каждым в отдельности и вникать, кто где шлялся? Да этак меня надолго не хватит!
Он направился к землянке капитана.
Лум-Лум слышал конец нашего разговора.
— Считай, что у тебя одним земляком меньше,— сказал он мне.
Напоминание было совершенно излишне: я и сам понимал, что если судьбу Антошки должен решать капитан Персье, то Антошке жить осталось не слишком долго.
Антон вошел в землянку к капитану, и вскоре мы услышали знакомый голос, похожий на звук, какой получается при трении деревом об дерево. Это наш капитан говорил с кем-то по телефону.
— Да, Петроград!.. Ну да, повторяю: Петроград!.. Нет, не столица России, а фамилия легионера второго класса... Черт его знает! Был списан в убитые. Его видели на плато. Он упал... Вернулся вчера вместе с немецким шпионом, который стрелял в лазарет. Их задержали в лесу, обоих одновременно... Слушаю, полковник...
Трубка была повешена.
— Отправьте его! — проскрипел капитан.
— Одевайтесь! — коротко перебросил Аннион Петрограду. — Пояс! Без штыка!
— Аннион! — сказал я писарю, когда Антошка побежал одеваться. — Теперь вы видите, что вы наделали? Его расстреляют! А за что?
— За что? — коротко бросил он мне в ответ. — Все равно он списан в убитые.
Но судьба Антона взволновала многих.
— Идем живо к лейтенанту Рейналю! — предложил Бейлин. — Рейналь заступится, он хороший парень.
Лейтенант Рейналь, наш полуротный, был мобилизованный школьный учитель. Он вместе с нами переносил все тягости окопной жизни и сделался нашим товарищем.
Лейтенант Рейналь расстроился, узнав, что капитан Персье угоняет Антона в штаб.
— Это паршиво! — сказал он. — Не может быть паршивей! Они теперь только и делают, что ищут, кого бы расстрелять. Это очень паршиво!
— Вы бы поговорили с капитаном! — сказал я.— Может, он отменил бы...
Но лейтенант Рейналь был храбрец только в бою, а капитана Персье он боялся.