Иностранный легион. Молдавская рапсодия. Литературные воспоминания
Шрифт:
К Алексею Алексеевичу она питала материнскую любовь. За глаза она обычно так и говорила о нем пресерьёзно: «Мой ребенок» — и требовала от него детского послушания. А ребенок не всегда слушался. Тогда возникали конфликты. Наталья Владимировна всегда объясняла их по-своему.
— Ах, — жаловалась она с неподдельной горечью, а иногда и со скорбью в голосе, — он меня не слушает! Я не имею на него никакого влияния. Вот что значит мезальянс! Ах, боже мой, что может быть страшней мезальянса?! Что я рядом с ним? Ничто! Простушка! Вот уже двадцать пять лет, как мы женаты, а я не имею
В первый раз мы с женой услышали эту тревожную тираду в 1939 году, когда Игнатьевы отметили двадцать пять лет брака. Во все последующие годы жалобы на непослушание, объясняемое мезальянсом, продолжались, Менялась только цифра: «Вот уже двадцать шесть лет, как он меня не слушается», «Вот уже двадцать семь лет... тридцать, тридцать пять, тридцать девять... Сорок лет, как мы женаты, а я не имею на него никакого влияния».
Когда я пытался узнать, что же он такое натворил, ее ребенок, в чем выразилось его страшное непослушание, то обычно оказывалось, что он не хочет надеть пальто, или застегнуть пальто, или надеть калоши, или еще что-нибудь в этом роде.
Однажды я спросил Наталью Владимировну, как она могла выйти замуж за такого ужасного человека. Со стоном в голосе она напомнила мне французскую поговорку: «Только разум имеет пределы, а глупость человеческая беспредельна».
Вскорости после войны к поварихе Игнатьевых, Марии Степановне, приехала из деревни девочка Лидочка, по-домашнему — Лидок. —
В Наталье Владимировне тотчас заговорили неутоленные'материнские чувства. Она привязалась к девочке. Лидочку отдали в школу, и едва она занесла ножку в первый класс, как в доме поднялся вопрос о том, в какое высшее учебное заведение ей надо будет поступить после школы. Увы, мнения супругов разошлись. Увы! Перед Натальей Владимировной забил новый мощный фонтан непослушания мужа, что можно было объяснить, конечно, — всякий это понимает, — только мезальянсом.
Однажды поздно вечером она звонит мне по телефону:
— Он ужасный человек! Он совершенно невыносим! Тридцать шесть лет я за ним замужем, а он меня не слушает, я не имею на него ни малейшего влияния!
Я спросил, что еще случилось.
— Помилуйте, у него опять приступ подагры! Страшные боли в ноге. Он повернуться не может. Лежит и стонет. Наконец заснул. Но ведь я знаю, что это такое: проснется и всю ночь спать не будет. Нужно перевязать ногу. Прежде всего — тепло, тепло и тепло. И я стала осторожно перевязывать, очень осторожно. А он вдруг просыпается, и поднимает крик, и начинает ерзать, и не дается. Поверьте, я выбилась из сил, пока делала ему эту несчастную перевязку1
Разговор имел продолжение. Оно последовало утром.
— Спал. Слава богу, спал! — сообщала Наталья Владимировна. — Проснулся такой слабенький, такой беспомощный! Но спал. Я говорю: «Вот тебе, Лешечка, теплая перевязка и помогла. А ты не хотел, ты отбивался, ты сердился на меня!» Тогда он вдруг говорит таким жалостным голосом: «Наташечка, ведь ты мне не ту ногу перевязала».
За сим последовала маленькая пауза и взрыв:
— Вы представляете?! Нет, это ужасный человек! Вот уже тридцать шесть лёт...
И т. д., и т. д.
Самое главное — она все принимала близко к сердцу и потому шумела.
По собственному ее признанию, которое она делает в «Книге», успокоительно действовала на нее только Мария Степановна, которая входила в комнату и провозглашала:
«Наталья Володимировна! Надоть погрямушку переменить: Алексей Алексеевич скучают!..»
Над «Книгой» она работала торопливо, точно боялась опоздать к сроку. После смерти мужа у нее осталось только две заботы в жизни: закончить «Книгу» и поставить памятник на его могиле, на Новодевичьем.
Когда скульптор Е. А. Елицкий показал ей бюст Алексея Алексеевича в глине, она одобрила и не соглашалась дать ни одного дня на поправки. Она торопила и торопила. Скорей, скорей, скорей!..
И все же она этого памятника не увидела.
В один несчастный день она пожаловалась Марии Степановне на боли в животе, но вызвать врача отказалась.
На другой день боли усилились. На третий она уже кричала.
Мария Степановна сама пригласила врача. Тот, едва пощупав живот, вызвал карету «скорой помощи».
Больная не согласилась лечь на носилки. Она попудрила лицо, помазала губы, надела шляпку и, громко стуча каблуками, пешком спустилась по лестнице.
Она не хотела сдаваться, не хотела уступать, она оставалась женщиной.
В больнице ее немедленно оперировали и определили гнойный аппендицит. Операция прошла вполне благопо-лучпо, но больная домой не вернулась. Смерть затаила злобу и пришла через два месяца.
«Книга о любви» закрылась.
Все было в этой любви: счастливое головокружение страсти, поддержка в жизненной борьбе, опора в старости. Все дала она этим людям.
Мы не хотели, чтобы смерть разлучила их. Мы похоронили Наталью Владимировну в одной могиле с мужем.
Это было в конце августа 1956 года.
Д юс к в а—Гол нцыно
Финк Виктор Григорьевич
ИНОСТРАННЫЙ ЛЕГИОН
М., «Советский писатель», 1973, 720 стр. План выпуска 1974 г., № 110. Редактор В. Д. Острогорская. Художник Я. Г, Д н е п р о в. Худож. редактор Н. С. Лаврентьев. Техн, редактор В. Г, Комм. Корректоры С. И. Малкина и И. Ф. Сологуб. Сдано в набор 23/VIII 1973 г. Подписано в печать 29/Х 1973 г. А02210. Формат бумаги 84Х108Уз2. типогр, № 3. Печ. л. 227г (37,8). У^изд. л. 37,6. Тираж 100 000 экз. Заказ № 323. Цена 1 дь-’ЯГк. Издательство «Советский писатель», Москва, К*9, и. Гнездниковский пер., 10. Ордена Трудового Красного Знамени типография им, Володарского Лениздата. Ленинград, Фонтанка, 57,
notes
1
2
В Фипк
3
Из той же муки (лаг.).