Иной Путь

Эльтеррус Иар

– Вот именно, – многозначительно проговорил инженер. – Ты считаешь себя взрослым человеком?

– Да, – не задумываясь, отозвался юноша. А какой подросток на его месте ответил бы иначе?

– Вот и подумай тогда над последствиями своего гипотетического поступка в отношении этого абстрактного человека, которого за его пакости ты – опять же, гипотетически – довел до безработицы.

– Он это заслужил, – упрямо набычился Стас. – И я не понимаю, что…

– Он – возможно. Но ты забываешь о том, что почти нет таких людей, которые полностью независимы ни от кого, ни с кем не связаны и от которых никто не зависит, – мужчина поднялся. – Пойду, впущу твоего приятеля.

Только сейчас парень расслышал тихую мелодию дверного звонка, работавшего в ночном режиме.

– Вы думаете, это Гранд?

– Может, мы не будем строить предположения и узнаем наверняка? – Вениамин Андреевич улыбнулся, и вышел в коридор.

Спустя минуту он вернулся. Из-за плеча инженера выглядывала растрепанная черноволосая голова.

– Прости, что гадостей наговорил тогда. У отца в особняке каждый уголок снимается на видео, а если бы он узнал, что я с тобой общался в трущобах… звиздец был бы, – Гранд щелкнул зажигалкой, прикуривая, и жадно затянулся. – В доме курить нельзя, засекут – батя меня убьет. Так вот, если бы он узнал, то и тебя в живых не оставил бы, и меня отправил бы в какой-нибудь закрытый интернат для трудных детей с богатыми родителями, – мальчишка содрогнулся.

– Какой интернат, Гранд? Тебе ж уже четырнадцать, а туда только малолетних берут.

– Ну как тебе сказать… вообще-то мне тринадцать еще. И четырнадцать только через полгода стукнет. Вот и приходится пока что сидеть тише мыши. Не хочу туда опять… – его снова передернуло.

– Раз не хочешь, то давай даже говорить не будем. Ты мне лучше расскажи, как ты вообще в трущобы попал, а главное – что с вами случилось после ареста, с тобой и с Админом, – Стас тоже достал сигареты: курил он теперь очень редко, но сейчас хотелось ощутить знакомый табачный привкус на языке.

– Да что там могло быть… Админа отправили в какую-то корпорацию рабом на пять лет, а меня отец сразу забрал, как только узнал. Я хоть чип из руки и выковырял, когда сбежал, но по снимку сетчатки меня сразу опознали. И оказался я снова в этой гребаной дипломатической семейке, будь она неладна… – Гранд потянулся за новой сигаретой. – Хорошо еще, батя не узнал, что я джамп принимаю, а то сразу в интернат отправил бы.

– Как ты вообще оказался в Свободном городе?

– Да говорю же, сбежал. Тошнит меня от всех этих приемов, от политической возни корпораций и прочей мерзости. Помнишь, мы в трущобах шутили так мрачно, что обычно дерьмо всплывает, а у нас почему-то наоборот, на самое дно опускается. В трущобы, то есть. Так вот, на самом деле настоящее дерьмо и вправду всплывает. На самый верх. И все это дерьмо вокруг меня так и плавает. И воняет. А батя – самый вонючий из всех – хочет, чтобы я тоже таким дерьмом стал. Дипломатом или политиком, то есть. А мне противно.

– А ты кем хотел бы стать?

– Ты смеяться будешь, – Гранд весело ухмыльнулся. – Врачом. Хирургом и исследователем.

– Тебе ж от вида крови нехорошо делается, – рассмеялся Стас. – Какой из тебя хирург?

– Если бы была реальная возможность – то я бы эту боязнь переборол бы. Честное слово. Я раньше очень высоты боялся, но хотел прыгнуть с парашютом. В результате победил страх и таки прыгнул.

– И как?

– Ногу сломал при приземлении… – нехотя ответил приятель.

Оба расхохотались.

– И все же, почему врачом?

Гранд резко погрустнел.

– У меня же мама была… она умерла чуть больше трех лет назад, мне только десять исполнилось. От восточного туберкулеза. Осталась бабушка, мама мамы. Но она тоже умерла, год назад. От старости. Я после ее смерти и сбежал. Я потому и хочу стать врачом, чтобы найти лекарство.

– От восточного туберкулеза или от старости?

– И от того, и от другого, – совершенно серьезно ответил мальчишка.

– Ты представляешь, сколько сволочей тогда смогут прожить гораздо дольше отпущенного им сейчас века?

– А я бы не стал давать сволочам это лекарство. Я бы еще изобрел препарат, вроде сыворотки правды, который проверял бы всех на уровень сволочизма. Такой типа тест. И давал бы лекарства только тем, кто тест прошел бы, – Гранд мечтательно вздохнул. – Только отец не позволит мне стать врачом. Он заставит меня идти учиться на политика. И я покончу с собой.

– Ты что такое несешь? – немного испуганный Стас отвесил приятелю подзатыльник.

– А что мне еще делать? Стек, я реально хотел бы стать врачом. Я до фига читал про это. Например, я знаю, что тот же джамп совсем не так безвреден, как про него говорят. Но мне по фигу, мне терять нечего. Потому я его принимаю. Это единственная возможность почувствовать, что я и правда чего-то могу. Я не выживу в этом дерьме. Незачем.

Стас поймал взгляд Гранда – в нем читалось какое-то совсем не мальчишеское отчаяние, и горькая решимость. Он не бахвалился, не пытался спровоцировать на уговоры не кончать с собой, не хотел привлечь к себе внимание. Этот тринадцатилетний паренек уже всерьез решил, что покончит с собой, когда станет совсем невыносимо.

– Не торопись с этим. Может, мы еще придумаем что-нибудь, – сказал Стас.

– Что придумаем? Отец не позволит…

– Я уже слышал. Трижды. Не вешай нос, Гранд. Мы и правда что-нибудь придумаем.

Они проболтали еще часа полтора, потом Гранд засобирался домой: "если заметят, что меня нет – звиздец!". Обменялись номерами мобилов, Стас посадил друга на такси и сам пошел спать.

Но сон не шел. Юноша лежал, глядя в потолок, и думал. Он твердо решил, что изменит этот мир, чего бы это ему не стоило. Но знать бы, с чего начать? "Начни с мелочей", – сказал ему Вениамин Андреевич в тот памятный вечер, когда бывший бандит окончательно принял решение. "Помогай тем, кому можешь помочь. Заставляй задуматься. Подталкивай в правильную сторону". Но что толку с таких мелочей? Ну, помог он сегодня Андрею. Что это изменило? Да ничего! Ничего не меняется! Завтра будет то же самое, что сегодня, вчера, и всегда! Все то же равнодушие, все та же боль, все тот же кошмар, который принято считать нормой. Все то же сведение жизни к зарабатыванию денег и удовольствиям – для одних простым, вроде пожрать-поспать всласть, для других – более изысканным и изощренным. Ничто не изменится.

"Разве? Вспомни, что ты сегодня говорил Андрею: "Ты только потом тоже помоги кому-нибудь, если в твоих силах будет помочь". Он поможет кому-то, а этот кто-то – еще кому-то, и так далее! Хороших, добрых людей много. Многим из них надо просто дать толчок. Напомнить, что существуют такие понятия, как взаимопомощь, дружба, любовь! Это тебе кажется, что ничего не изменилось. Спроси Андрея, осталось ли все по-прежнему для него? И ты можешь это сделать. Напомнить, дать толчок. Объединить их, в конце концов! Да, один человек может мало, очень мало. А сколько могут… да хотя бы сто человек, если объединят усилия?"