Инспектор Золотой тайги
Шрифт:
Ожогин лишь раздраженно дернул ноздрями жилковатого мясистого носа.
– Япония в своих действиях в Сибири будет базироваться в трех восточных провинциях Китая, которые управляются генерал–губернатором Чжан Цзолином… По сведениям, исходящим из хорошо информированных кругов, начальник японской военной миссии генерал Накасима намерен требовать от адмирала Колчака и генерала Хорвата исключительных горных прав в Восточной Сибири, лесных концессий, свободной навигации по Амуру, рыболовных прав и разрушения Владивостокских укреплений…
Непомнящих сделал паузу, ожидая, что сейчас последуют вполне естественные негодующие восклицания, но ответом было лишь подавленное молчание — слишком хорошо все присутствующие знали цену союзнической «помощи» и в глубине души давно успели примириться с необходимостью уплатить эту грабительскую цену.
«Патриоты!» — со злорадной горечью подумал Непомнящих. Примерно та же мысль и с той же эмоциональной окраской промелькнула в голове каждого.
– И последнее, господа,— по–прежнему бесстрастно продолжил Непомнящих.— В ответ на известный вам запрос, адресованный нами «Дальневосточному комитету защиты Родины и Учредительного собрания», его председатель генерал Хорват сообщает: «Слух о том, что атаман Гамов, который в прошлом месяце, спасаясь от банд красных головорезов, был вынужден отступить в Сахалян на китайском берегу Амура, якобы вывез с собой все ценности Благовещенского банка на общую сумму в сорок миллионов рублей золотом, не представляется мне вполне достоверным. Сам атаман Гамов утверждает, что это большевистская клевета, призванная посеять рознь в рядах освободительного движения»…
– При чем тут большевики! — взвизгнул Краковец–кий и вскочил, уронив кресло.— С–сукины дети! Они хотят попросту присвоить всю сумму! Гамов — скотина общеизвестная, но Хорват?! За такое надо без всякого суда прямо к стенке!..
– Господа, господа… позвольте…— растерянно лепетал Дербер с совершенно белыми от ужаса глазами.— Ведь это же и наши деньги, так сказать, достояние отечества!.. И Гамов, и мы — все мы спасители родины… А теперь… кто нам теперь станет верить?..
– Сорок миллионов! Ай–люли! — неестественно весело хмыкнул вдруг Ожогин.— А знаете, украсть сорок миллионов — это, господа, не воровство, это зовется иначе… Только мне думается вот что…— Он умолк, пожевал губами, усмехнулся.— Мальчишкой служил я на побегушках в лавке. И был у нас приказчик, ворюга — клейма негде ставить. Так он, помню, частенько одну пословицу говорил, внушал, значит, мне: тихо надо — деньги будут, деньги любят тишину… Смекаю я, что Хорват, Гамов и кто там еще с ними не зря скрытничают. Делиться с другими им не с руки — при деньгах они, когда придет времечко, в Россию на коне въедут, а иные прочие, безденежные, пешочком приплетутся, разумеете? И другой резон: коль раззвонят они, вот–де вывезли мы из России сорок миллионов золотом, то союзнички наши, японцы да англичане, очень просто могут им сказать: повоюйте–ка, мол, теперь на свои любезные, а наши капиталы мы при себе пока придержим. Так оно у умных людей водится.
Старая истина: шутки денежного человека всегда остроумны, а советы его — мудры. Должно быть памятуя это, Дербер вытер платком взмокший лоб и с несколько заискивающей улыбкой уставился на Ожогина.
– Возможно, так оно и есть… Но как нам–то теперь быть? Ведь получается, мы и есть те самые, кто вернется в Россию пешочком… Тогда как Хорват, Колчак, Гамов и иже с ними…
Краковецкий поморщился и придушенным от злости голосом процедил:
– Эх, будь у меня сейчас сотни три казачков, взял бы я в конном строю тот паршивый Сахалян и — пытать всех от самого Гамова до последнего коновода! Через три дня привез бы в тороках эти сорок миллионов!..
Ожогин, усмехаясь, покачал головой.
– Не дело говоришь. Шашками махать — штука нехитрая, только много ли проку? А я скудным своим умишком так кумекаю. Те нынче при деньгах. Значит, и нам не след отставать, иначе, возвратясь в Россию, будем при наших адмиралах да генералах всю жизнь в бедных родственниках мыкаться. Так ли говорю?
Дербер судорожно глотнул, закивал головой.
– Тэк–с, тэк–с…— Миллионер Ожогин, говоря «мы» и «нам», этим как бы причислял себя к своим собеседникам, однако же, само собой, ни при какой погоде, ни у кого в «бедных родственниках» ходить не собирался, а потому мог позволить себе и эту спокойную рассудительность, и этот снисходительно–добродушный тон.— Тэк–с…
Деньги мы изыщем. Слава богу, не перевелись еще в Сибири состоятельные люди. На святое дело да при моем поручительстве не должны бы они поскупиться, не должны…
В этот момент без стука распахнулась дверь и в кабинет, пошатываясь, вступил окровавленный грязный человек, в котором не сразу узнали лихого капитана Ганскау.
– Господин капитан, да вы ли это?— охнул Дербер.— В таком виде… Что с вами?..
– Извините, господа, но я прибыл не с бала,— зло прохрипел капитан и как–то по–волчьи, исподлобья, окинул взглядом комнату.— С вашего позволения, прежде я промочу горло.
Ганскау, прихрамывая, подошел к столу и раз за разом жадно вытянул три фужера шампанского. После этого он рухнул в стоявшее рядом кресло и разразился столь страшным, длинным и замысловатым ругательством, что у подполковника, тоже первостатейного матерщинника, от удовольствия зашевелились уши.
– С нами крестная сила! — вздрогнул Ожогин.— На кого это ты так осерчал, батюшка Николай Николаевич?
– Союзнички наши, кол им в глотку! — свирепо рявкнул Ганскау.— «Кокурюкай»! Черные дракошки! И семеновские быдла тоже хороши, дурбалаи свиномордые!
И он, густо сдабривая речь самыми черными ругательствами, рассказал, что произошло во Владивостоке и в поезде по пути в Харбин.
Выслушав капитана, Дербер презрительно пожал плечами.
– Что ж, когда имеешь дело с азиатами, неизбежно приходится ждать чего–то подобного. Вот, скажем, англичане никогда бы такого не позволили.
– Все хороши! Любая разведка держится на сволочизме и подлости,— угрюмо буркнул Краковецкий.
– Нет, но все–таки европейские секретные службы — это нечто более благородное,— упорствовал Дербер.
Краковецкий нехорошо усмехнулся.
– Вы полагаете? Тогда дай вам бог познакомиться когда–нибудь с английской разведкой… Однако ж дело дрянь. Посотрудничали, нечего сказать! Эти черные дракошки, уж если что возьмут в башку, то от своего не отступятся. А руки у них длинные… Придется тебе, Николай Николаевич, на какое–то время исчезнуть отсюда. Хорошо бы куда–нибудь за кордон, в Сибирь…
– К большевикам, в Чека ихнее,— ядовито вставил Дербер.
– Эва, а ведь куда как славно получилось бы! — встрепенулся Ожогин.— Давеча мы говорили о состоятельных людях — надо–де просить у них денег на святое дело. Вот и пусть Николай Николаевич съездит к ним.
Человек он бесстрашный, кремень человек, к такому доверие чувствуешь. Дам ему с собой писульки кое к кому, Енисейские золотопромышленнички, да ленские, да витимские… Э, что там говорить, немало по Сибири их, людей с капиталом, и должны они помнить Никиту Тимофеича Ожогина… Ну как, с богом, что ли, Николай Николаич, а? Тебе ли, орлу, большевиков–то бояться!..
В ответ железный функционер «Временного правительства автономной Сибири» длинно и сумрачно усмехнулся, передернул плечами.
– Спирту бы выпить. Надеюсь, у вас найдется… а то морозит меня что–то…