Инсталляция
Шрифт:
— Мы скованны Сводом, — нахмурился Гондрапин. — Выродки вроде Стомефи думают, что им не помеха даже собственные законы. А Судий у нас теперь нет, чтобы привести их в чувство.
— Вы арестовали Стомефи?
— Ищейки прочесали каждый вшивый камень, под которым он мог закопаться… но бесполезно. Возможно, канул в вашу Промзону вместе с захваченным Йишмаэлем.
— Ты же говорил, они перебили всех ангелов!
— Всех-то, может, и всех, — замялся Гондрапин, — но тела Йишмаэля мы не нашли.
— Ты поэтому меня вызвал? Помочь прочесать Промзону?
— Я? Тебя? — В очках Гондрапина промелькнуло
— Это вы меня бросили! — Гаврил не ожидал столько злобы и горечи в своём голосе. «Как обиженный мальчишка…». Он сделал глубокий вдох. — Как там сформулировано? «Изучать повадки местных. Понять их суть. Найти их слабые места и интегрировать в систему Абсолюта». Я изучил суть Промзоны и изложил её в отчёте.
— Чушь о производстве коммунизма? А ты бы на нашем месте не решил, что у «спящего» начались проблемы с психикой?
— Да всё, что творит Канцелярия — это проблемы с психикой!
Гондрапин наблюдал за его злостью с какой-то внутренней улыбкой.
— Ладно, Гаврил. Поделюсь государственной тайной. Твой отчёт отчасти повлиял на решение проблемы Промзоны.
— Как?!
— Не совсем решению… Аналитики предоставили динамику разрастания мелких предприятий по этому району, и мы успокоились. Промзона и так пролюбила всё до Двенадцатого проезда. Думаешь, люди остановятся? Никто не любит жить у руин, откуда лезут тараканы, крысы и человеческое отребье. Дело времени, когда система Абсолюта ассимилирует вонючий хаос Промзоны, как это уже случилось с Целиной.
— Ассимилируется, говоришь? Смотрю я на ваш «Цеппелин» и диву даюсь — весь интерьер состоит из кусков станка, который стоял перед Университетом Производства. А его на треть растащили на металлолом ещё в лихие годы! Так скажи, кто вы — мародёры, паразиты, падальщики?
Гондрапин ответил холодным, официозным голосом, к которому так привыкли журналисты на пресс-конференциях:
— Паразиты и падальщики — это немытые отродья на развалинах позорно сдавшейся империи. Они что, хранят эти руины для светлого будущего? Нет сейчас даже призрака последнего, кто искренне верит в светлое будущее. Они не производят ничего, кроме отходов. Как они могут бздеть в сторону тех, кто во всём лучше? Мы хотя бы приспосабливаем огрызки прошлого к настоящему, а они в этих огрызках только барахтаются.
— Скажи, греки поносят древнюю Элладу за то, что она пала от римских легионов? Молчишь? Всё, что отличает жителей Промзоны от остальных — это немытость, и то условная. А вас — что кроме отходов вы производите ещё и налоги. Как и мы копошитесь в руинах павшей империи, правда, загаживаете её не только биологически, но и словесно. Да, мы грязные, дикие оборванцы. Но это суть всех, кто живёт сейчас в этом городе, что не дарит ему новых идей и производства — лишь бездарно прожирает будущее в сфере перепродажи и услуг. Да, у нас нет денег, чтобы скрыть свою суть за шмоточками да аккаунтами в соцсеточках. А всё, что я вижу в вашем «Цеппелине» — некрофилия и нигилизм. Ошмётки того, что когда-то производило будущее, служит антуражем для зажравшихся господ и запчастями для тех, кто успел урвать в лихие годы. — Бомж стёр со лба тонкую
Гондрапин покосился на часы, набрал воздуху, чтобы ответить, и ответил не то, что хотел:
— «Вашем» Цеппелине?.. Не поверишь, но почти всё, что я рассказал, клином сходится на тебе.
Нависло чувство приближающегося локомотива. Гондрапин продолжал:
— Незадолго до падения Судии говорили о приближении Новейшего закона. Это нечто отменит Старый закон, который защищают они, и закон Новый, который символизирует Добрый Каменщик. Своим страхом перед Новейшим законом старые силы породят чудовище, и оно на века оттянет Новейший порядок. О чём-то подобном вещали Трансцеденты — незадолго до Злополучного. Ещё раз, Гаврил. Когда ты в последний раз ощущал Дыхание Абсолюта?
— Ещё раз — никогда.
— Может, ты не осознаёшь его, облекаешь в привычные формы. Симметрию несимметричного, фракталы, холод, сквозняк…
Гаврил вздрогнул, как от неожиданного прикосновения.
— Вижу, понимаешь, — свёл брови Гондрапин. — Сегодня утром пришла на редкость чёткая телеграмма от одного из старейших Трансцедентов.
Артур встал, обошёл стол и сунул послание Гаврилу. Бомж, пока он возвращался на место, разворачивал одеревенелыми руками «бумажку из задницы».
— «Сосланный в хаос Спящий напомнит о себе. В миг, когда против воли он примет свою роль, Силовик, бывший Наместником, услышит, но не увидит его. До половины третьего пополудни Спящий узрит детей Абсолюта. Лишь затем Наместник увидит Спящего и услышит, в ком из детей Абсолюта увидел тот Вместилище», — прочитал Гаврил. — Вместилище… Абсолюта? Это ж байка.
— Байка — пока об этом не говорят Трансцеденты. Я очень надеялся, что попаду в список, но ты зашёл в два — тридцать семь.
Гаврил перечитал бумажку.
— Это не толкование, оригинал. Никого не удивило, что послание нетипично внятное?
— Об этом я уже говорил. То, что телеграмма преодолела Завесу — истинное чудо. Как и то, что Дыхание Абсолюта ощутили все причастные, от пятёрочников до самых захудалых единичек с минусом.
— Но…
Гондрапин прервал его взмахом брови.
— В чём Канцелярия преуспела — так это в проверке перепроверок. Шесть независимых Оракулов признали, что послание не требует толкования.
— Когда пришла бумажка?
— Не понял?
— Во сколько пришла бумажка? По времени.
— Половина десятого.
— Так… — что-то здесь не клеилось, но Гаврил вдруг понял, что ему не до этого: труба звала под землю, за товаром. — Что от меня требуется?
— А ты не понял? Сегодня тебе встречалось несколько лиц, причастных Абсолюту, один из которых — Вместилище. Скажи кто, я сделаю звонок, и мы продолжим завтракать в тишине и покое.
— Я немного спешу…
— Возьмёшь что-нибудь с собой, — неверно истолковал его намерения Гондрапин. — Давай, работай.
Гаврил откинулся к спинке кресла и прикрыл веки.
— Мент утром… Мент днём… Твой водитель?..
— Нет.
— Ещё Генка… Можно методом исключения?
— Твоё дело, — отозвался Гондрапин, не скрывая раздражения. Он уже елозил пальцем по экрану телефона в поисках нужного номера.
— Генка слишком разгильдяй… Прухин псих конченый. Тогда… Кузнецкий.