Инстинкт № пять
Шрифт:
— Отпусти, — незнакомец брезгливо выдернул руку из тиска, — я не раз говорил ему, что убить ее невозможно. Зевс не воскреснет. Воскресение навсегда отобрано у богов. Олимп остается пуст. И миром по-прежнему будет править Христос. Но упрямец стоял на своем. Где он?
— Кто?
— Тот, кто назвался именем Августа Эхо? Тот, кого ты знаешь под этим именем?
— Но Эхо мертв, — совсем растерялся я, выбалтывая государственную тайну. — Еще летом он погиб. Сгорел заживо. Превратился в головешку.
— Его хоронили без жертв и почестей?
— О чем ты?!
— Не зря меня мучили дурные сны. Не зря! И его она тоже убила, Гермес. Эй! — он махнул рукой в сторону и заказал официанту две стопки
Тут я вовсе опомнился: он же медиум! Капитан говорил о нем как о сильном медиуме, который их так заморочил, что чуть было не вышел на свободу вместо меня. Он спал на кровати у самой двери… Да он просто прочел все имена в моей голове!
— Ты же медиум, Курносов! Медиум, а не бог сна Гипнос! Ты прочел все, что сказал, в моей памяти… ха-ха-ха, — но смех мой вышел похожим на кашель.
Официант поставил на стол две стопки водки.
— Пей и не говори чепухи! Здесь принято водкой поминать души умерших, — он толкнул рюмку, и она подъехала по клеенке к моей руке. — Я не помню своих нынешних имен, Гермес, — продолжал он, — да и не вижу смысла их помнить. Это ведь человеческие имена. И ничего я не читаю в твоей голове, Гермес. Потому что она абсолютно пуста! Ты даже забыл, что ты великий Гермес — сын Зевса.
Я вцепился в хрустальную ножку, как утопающий в соломинку. Я не верил ни одному слову безумца, но все, все, что говорил сейчас душевнобольной, касалось самых сокровенных тайн моей жизни. О них бы я стал говорить хоть с самим чертом с рогами! А вдруг несчастный извергнет в своей речи нечто такое, что озарит мою жизнь светом правды, вдруг…
Незнакомец закатил глаза к потолку и взял рюмку.
— Погиб последний из братьев Кронидов. Первым пал Зевс. Затем земля поглотила Посейдона. Последним пал самый старший из олимпийских богов, — и он мрачно осушил стопку.
— О ком ты?! — я почти сдался перед логикой такого безумия, я уже чуть ли не кричал, принимая правила этой игры.
— Бедный Гермес. Речь об Аиде. Великом Плутоне! Владыке подземного царства мертвых, властителе преисподней. Аид! Сын величайшего Кроноса и титаниды Реи. Старший брат Зевса. Бог подземных страстей и сокровищ. Бог плодородия. Повелитель смерти. Господин ада, Тартара, Эреба и Орка. Каратель усопших. Властелин Элизиума. Аид! Безвидный, незримый, ужасный, неотвратимый Гадес, у которого нет и не может быть потомства. Ведь смерть ничего не рождает, а лишь собирает жатву. Аид! Живые и мертвые боялись произносить это бездонное имя. Жрецы отворачивали лицо, принося ему в жертву животных черного цвета. Аид умер! Какой абсурд и какая правда! Умер распорядитель возмездия, солнце мертвых, сам геометр смерти! И ты, Гермес, его живая тень на земле, ты, как и положено вестнику Зевса, принес мне весть о его смерти. Пей!
«Не спорь с умалишенным», — внушал я себе и тоже залпом осушил стопку разбавленной внаглую водки, и вдруг… Вдруг молнией ожога вспомнил свой единственный из ночи в ночь мучительный сон: я, подобно статуе, неподвижно стою у храма, на склоне Панопейского холма между двумя прекрасными падубами. Стою и гляжу живыми глазами из мраморного лица на Фокидскую долину с развалинами крепости вдали.
И ветерок ужаса приподнял мои волосы дыбом: а вдруг все сказанное — чистая правда? Вдруг я — Гермес? Но… но, опомнись, Герман, боги не ездят в трамвае, не учатся в пищевом институте, не живут в общежитии. Они правят миром!
— Но боги не живут так, как я, — сказал я, — они правят миром. Тут у тебя неувязка, Гипнос.
— Да. Наше время прошло. Только ты и Аид не желали с этим смириться.
— Я?!
— Бедный, бедный Гермес! Я все понял — ты действительно ничего не помнишь. Ты все позабыл. Аид намеренно лишил тебя памяти, чтобы ты смог
— Зачем?
— А затем, что убить ее можно только нечаянно, а если знать, кто она есть на самом деле, — ничего не получится. Он сделал все, чтобы скрыть от тебя ее имя.
— Не тяни, Гипнос! Я, кажется, что-то помню… какой-то холм Панопейский… долину в Фокиде…
— Там когда-то стоял твой главный храм, Гермес. Мы не раз гуляли с тобой по крыше, любуясь панорамой и вдыхая дым приношений… Сейчас там сплошные развалины.
— Ты ушел в сторону, Гипнос, — я опьянел с одной дрянной рюмки и был захвачен таким поворотом событий.
— О, это был великий замысел. Заговор двух богов! Ты захочешь спросить меня, с какой целью? Отвечаю: с тем, чтобы вернуть власть олимпийским богам. Хотя бы тем, кто остался в живых после Герсы.
— Да кто она, черт возьми!
— Ты и это забыл? Герса убила Зевса!
— Зевса! Никогда не слышал о том, что Зевс был убит… — сказал я в полной растерянности.
— Одну минутку, — мой собеседник отвернулся к соседнему столику, где спиной к нам громоздился бородатый толстяк. — Боря, прими ставки.
— О’кей, — бородач живо повернулся на голос и записал в блокнот машинальной рукой, — двойной ординар в восьмом и девятом. Восьмерка — Тантал, девятка — Лета. Четыре по пятьсот.
Это был букмекер.
Ну и рожа! Не лицо, а красное пузо Силена, бурдюк с виноградным вином… Тут я поймал себя на том, что прекрасно разбираюсь в игрецком сленге ипподрома. Так кто ж я на самом деле — бог или букмекер?
Букмекер принял деньги за ставки.
И Гипнос вонзил в меня взгляд пронзительных глаз орла.
— Слушай и вспоминай, Гермес! Первым об опасности возвестила оракул в Дельфах. Она объявила, что наступает время гибели всех олимпийских богов и что гибель эта придет из… Но ей не дали договорить. Жрицу побили камнями, все боялись, что Зевс услышит кощунственные слова. Даже сама богиня Афина, покровительница Дельф, в святилище которой толпа убила оракула, даже она не стала преследовать убийц и не придала словам жрицы значения, Гермес. Только один ворон, который жил в кроне священного вяза неподалеку от оракула, полетел прямо к ушам Зевса и сообщил ему о страшном пророчестве, добавив, что, умирая, оракул сказала убийцам: плата назначена и будет внесена в положенный срок, а обещанное слово исполнится — потому что услышано. Но и Зевс не стал слушать вещую птицу: кто мог грозить ему, громовержцу, хозяину времени?! В гневе слепого сердца он сжег перуном крылатого вестника. Одним словом, Гермес, стрела пророчества прошла мимо цели. Никогда не затыкай уши, Гермес! Не плюйся пророчеством в пыль, как бы ни был горек его вкус. И расплата немедля явилась к слепцам, держа увесистую корзину, полную живой рыбы. Это были глаза убитой жрицы. Вскоре после расправы с оракулом в Дельфах рыбак по имени Диктис поймал в свои сети у острова Сарин, что напротив мыса Дрепан, ивовую корзинку. Он вытащил ее из моря на берег, а когда открыл — обнаружил в ней еле живую девочку и змею, которая охраняла младенца, обвив кольцами ее ноги. Рыбак убил змею камнем и отнес ребенка своему брату — царю острова Полидекту, у которого своих детей не было и в доме которого выросла Герса.
— Откуда взялось это имя? — перебил я рассказчика.
— Оно было написано по-гречески на пеленках ребенка, Гермес. Когда девочку вынули из корзины, на дне ее обнаружили сумку из кожи черной овцы.
— Сумочку из черной кожи! — воскликнул я, не понимая своего восклицания.
— Да, сумку из кожи черной овцы, вывернутой мехом наружу, — кивнул Гипнос. — К тебе возвращается память, Гермес?
— А внутри сумочки была детская книжка, круглая пудреница без пудры с зеркальцем и дамский револьвер с золотой ручкой!