Институт сновидений
Шрифт:
– Нет, это невозможно!
– Ничего нет невозможного, молодой человек, обычная писецкая скоропись семнадцатого века.
– Тут иероглифы какие-то, а не буквы.
– А как же, конечно иероглифы, очень даже и красивые. Вы привыкнете, не волнуйтесь, все привыкают. Вот-с, теперь давайте повторим.
Огородников читает снова, медленно, чтоб студентик успел записать. Наконец дело сделано.
– Спасибо, спасибо вам большое. А знаете, тут еще у меня один текстик – тот хуже…
– Ну нет, молодой человек, пора и честь знать, у меня работа. – Глядит уже надменно, уже отходит от стола, уже снова мерно шаркает, бредет в свой угол. Про себя отмечает: захочет – сравнит, разберется,
Через минуту он уже за столом, уже работает.
Павел Анатольевич Огородников – человечек-сам-себе-крепость – сидит за крепким столом. Глядите: и нарукавники, и башмаки, и очки в немыслимой черной оправе, и портфель, что никто уже не носит, – тут прочно основалось постоянство. Не оттого ли архивные девочки, мечтающие о счастливой, романтической любви, так трогательно пестуют его за обедом? Он жует бутерброд, мешает в стакане чай алюминиевой ложкой, рассказывает по их просьбе какую-нибудь особенную историю, например, как в Белой башне пустил себе в лоб пулю от неразделенной любви к купчихе Пильгиной прапорщик Савельев. Девочки слушают, не мигая глядят ему в рот. Ведь кто б такое мог себе представить, а? Он может.
Затем расходятся по закоулкам. Девочки снуют из подсобки в читальный зал, толкая тяжелые тачки с делами, книгами, коробками с микрофильмами, чиликают с редким посетителем, он – работает. «Фуражная опись квартирующего в Аннинской слободе Лейб-гвардии четвертого уланского полка», еще одна – за следующий год, «Дело об утере шпаги корнета Сергеева», «Записка вдовы Вечтомовой о бедственном положении, в связи с неуплатой ей пенсии за умершего мужа», далее что-то подобное, серое и убогое, перечисляющее вздохи, кланяющееся, по-российски неистово молящее, сквозящее безнадегой и сиротством. И все это – здешнее, старгородское, а городок, городишечка – точка, точечка на большой карте, а дел скопилось в хранилище много, и никто, кроме Павла Анатольевича, не берется здесь за их нудную обработку.
Кончается рабочий день. Павел Анатольевич аккуратно убирает в портфель ручки, карандаши, ластики, ножичек, бритвочки, очищает стол, кивает на прощанье убегающим девочкам. Он натягивает тяжелое пальто, закнопливает его толстыми пуговицами, выходит на галерейку церкви Иоакима и Анны, «что на пропастех». Когда-то здесь была роща, потом чумное кладбище с маленькой деревянной часовней-однодневкой, потом построили пятиглавую церковь. Он идет не мимо пивзавода, нет, он продвигается по несуществующим палатам купцов Клыковых, мимо старого рыбного рынка, по трехпролетному дубовому мосту с быками-волнорезами, по Гончарной слободе. И если кто подумает, что человечек в пальто не замечает прелестей весны, если считает, что «этот с портфелем» не дышит так же легко и радостно, как он сам, то он не прав, ох как не прав… Хотя случается так, что собственная радость застит глаза, и окружающие отвратительны, и ни с кем неохота делиться мимолетным, но собственным счастьем, и это тоже хорошо, правда?
Павел Анатольевич проголодался. Поневоле он сбивается на прекрасную прозу жизни – начинает мечтать о горячем борще и зразах с грибным соусом, что так вкусно готовит его супруга. Дома к нему благоволят и всегда оставляют лучшие куски.
Взгляд его при этом по-прежнему отрешен, невнимателен к окружающему до надменности.
Метаморфозы, или
Искусство мгновенных превращений
А. Архангельскому
Вот я сплету тебе на старинный манер некую басню, слух благосклонный твой порадую лепетом милым, если только соблаговолишь взглянуть на бумагу, что
Но кто я такой? – спросишь ты. Выслушай в двух словах. Лямочкины – наша фамилия. Старгородец, сын старгородца, внук внука старгородца, а уж таких немного теперь. Плененный на время Москвой, проучился я там в МГУ на истфаке, никому не ведомым Апулеем занимался. Здесь ныне в местной газете тружусь, а ведь подавал, подавал большие надежды, но все это в прошлом, двигаюсь я по лестнице служебной, Филимонов даже обмолвился, что сделает скоро ответственным секретарем. Понятно – я покорен судьбе и сметлив. Но я старгородец, я здешний, плоть от плоти, я, Лямочкин, пишу иногда свои басни-заметки, в стол их кладу, – летопись своего поколенья забумал я накопить. А посему прежде всего умоляю не оскорбляться, если встретятся в моем грубом стиле простонародные выраженья вперемежку с чужеземными словами. Но ведь само чередованье наречий соответствует искусству мгновенных превращений, а о нем-то я и собирался писать теперь. Иль не о метаморфозах – о судьбе? Итак, начинаю басню. Внимай, читатель, будешь доволен.
Не так и давно, как назначили меня заведующим отделом, а Филимонов уже наказывает: «Завтра спеши, завтра – встречать едем товарища Карпоноса. Будь к поезду. Заране приди. За полчаса».
Ладно. Лечу-бегу, проклинаю судьбу на ходу, но покорен – четверг, день рабочий, а надобно ждать, стоять, встречать – инспектор из Москвы приезжает с проверкой. Хорошо ли, что я включен? Не знаю, не знаю – пожалуй, что плохо. Слыхал краем уха о встречах – теперь вот ввысь поднялся – берут и меня. Берут, и слава Богу. Бегу-лечу, проклинаю все – стыдно.
Но. Выходит из спального вагона сперва Брюхо. Пузо. Волдырь. Все на перроне – оживление в зале изображают, я молча гнусь. Подводят к ручке, последним подводят. Шофер несет чемоданы. «Волга» катит к особнячку, «пазик» наш – трюх-трюх – поотстает. А кого же мы подбираем? Как же – главный архитектор: Илья Семенович Разкин, следом – профсоюзы: Борис Борисович Сквозняков, горком – Бобчинов, райком – Добычин, и далее по списку. Филимонов руководит списком – Главный в машине с товарищем Карпоносом. Уже устраиваются небось, а мы все кружим, все собираем: Алимжанов – базар, Коршунов – мебельный комбинат, Патрикеева… Стоп! Откуда Патрикеева? Патрикеев! Компания строго мужская. Ах, извините – мал росточком, хлипок в кости, пальто кожаное скрывает формы – это горбанк. Собрались? Собрались. Ну и с Богом – маршрутец к пристани.
– А где армяшка?
– Сурен Биглярович? Он на корабле, уже на корабле – шашлычок готовит.
Сурен Биглярович – наш «Коопторг».
И мы на корабле, и причал не главный, а около «Рыбнадзора» – экскурсанты нас не заметят, да им и не до нас – лето в разгаре, день четверг – дивный день, до инспекционной ли им поездки? Заходим по трапу. Парад принимает Главный.
– Лямочкин?.. Твой отец в типографии работал?
– Так точно!
– Во какие у нас орлы подрастают. Иди-ка ты на камбуз, помоги Сурену Бигляровичу.
Шашлыки. Шашлыки. Шашлычки. Лучок, помидорчик, баранинка.
– Дорогой, почему уксус? Надо в коньяке замачивать – уксус губит.
Шашлычок – объедение.
– Ребята – пора!
Несем! Остренький! Жирненький! Укропчик, салатик со слезой! Кому надо – лимончик!
И теплоходик – загляденье; окна зашторены – никто, ничто не заглянет.
Я одиноко давлюсь шашлыком в стороне. Сколько уже съел, а все еще и еще тянет – вкусен, падло! Я перемазался жиром. Я молчу – я люблю шашлычок.