Институт сновидений

Алешковский Петр

Так вот, Владик, будучи в сильном подпитии, но крепко стоящий на ногах, выносил мусор на помойку. В дверях здания, а это была простая сельская школа, он, не рассчитав, столкнулся с входившим профессором. Капли красной жижи от обязательной в рационе выпивающих камбалы в томатном соусе, забрызгали профессору брюки. Пустая бутылка больно ударила по ноге. Владик поспешил ретироваться, но был зажат в угол разъяренным археологом.

– Это что? Это что такое? – бывший танкист почти в нос совал Владику лист бумаги, оказавшийся прошлогодней школьной стенгазетой. Ленин, глядевший из ее середины, был лихо порезан ножом – Владик делил луковицу – и омерзительно закапан все тем же въедливым соусом.

Дальше случилось непредсказуемое: Владик, рассерженный ли бесцеремонностью, ущемленный ли, будучи зажатым в угол, или просто находившийся в мрачном расположении духа от принятого, вдруг оттолкнул светило науки о черепках и внятно и громко сказал ему: «А пошел-ка ты на хрен…»

Бывший танкист, надо сказать, спасовал и отступил – Владик с ревом просунулся в возникшую брешь в обороне и бежал к себе на кровать, гневно процокав по кирпичному полу дедовскими подковками.

Результатом явилось персональное дело комсомольца Кузнецова. Надо сказать, что комитет комсомола истфака хорошо и давно знал коммуниста Локотова – профессор любил персональные дела, привозя их с летней практики иногда целыми пачками. Так что исключение, на котором настаивал бывший танкист, не состоялось – Владику впаяли выговор.

Кузнецов прокомментировал его непечатным выражением, выказав свое отношение к подобной комсомольской ерунде.

Событие сие, видимо, окончательно отвратило Владика от науки. Марк Порций Катон Старший, живший так давно, был забыт окончательно. Владик целиком погрузился в заботы по созданию собственной партии. Приветствие и форма были выработаны, идеология являла собой смесь катоновского высокомерия, простоты, прямолинейности и суворовского патриотизма, а также гитлеровской нетерпимости к евреям и армяшкам. Их, надо сказать, Владик научился не любить по подсказке матроса Дьяковенко, ушедшего к тому времени на кафедру истории КПСС. Североморец никогда не скрывал, что, закончив истфак, собирается вернуться на родимый флот, где с синим весомым «поплавком» рассчитывал хорошо пристроиться по политчасти.

Владик же выбрал борьбу. Уважая заветы Дедушки, он, тем не менее, сетовал в своем кругу, что старик не все понимает как надо. Владику было мало суровой правды, он, как и любой другой русский человек, жалел подъяремного крестьянина и, мечтая о раскрепощении его, продолжал строить планы по созданию партии нового типа.

Вокруг него появились два телохранителя – Коля Большой и Ступнин (из бывших подмосковных дворян), – невесть с каких факультетов им отысканные. Эта троица располагалась теперь завсегда в университетской пивной и агитировала бесстрашно (и ведь это не теперь – в середине семидесятых!), и, бывало, подкрепляла свои аргументы кулаками. У Коли Большого, надо отметить, и кулаки были большие.

Что теперь удерживало Владика на факультете? Кажется, только одно – военная кафедра. Да-да, такой уж он был – вечно плывущий против течения, энергичный и упрямый.

Припоминается такой случай.

Группа студентов во главе с майором Бородиным, известным либералом, где-то высоко летавшим, но после проштрафившимся (поговаривали, что теперь майорская звездочка – его потолок), отличным военным переводчиком, замеченным даже в чтении Сэлинджера на английском (!) в метро при подъезде к Университету, так вот, группа студентов, как всегда, расположилась слушать рассказы майора о его необычайных путешествиях по свету. Делалось это всегда одним проверенным способом. Вместо того чтобы зубрить скучный текст об американских ракетах «Минитмен» и «Полярис», кто-нибудь из любимчиков задавал, например, вопрос: «Товарищ майор, а вы не знаете, подводная лодка видна с самолета?»

Майор Бородин откидывался на стуле, изучал аудиторию и, видя, что все действительно намерены слушать, начинал приблизительно так: «В Красном море, дорогие мои, есть такие гигантские ракушки (далее следовало незапоминаемое латинское название). Так вот… когда вы плывете, допустим, на небольшом десантном катере, то вид такой лежащей на дне ракушки очень походит на абрис подлодки противника, идущей под перископом, с борта, допустим, патрульного вертолета».

Так было и в этот раз – аудитория напряженно слушала рассказ майора об отличительных чертах эфиопок (в сравнении с сомалийками), когда в одном пикантном месте рассказ был прерван мерным бумканьем строевого шага. Кто-то тренировался в коридоре. Этот кто-то двигался издалека и, кажется, приближался. Как гурман недоуменно поводит глазом в поисках не поданного к жареным улиткам соуса из чеснока с майораном, так приблизительно изобразил удивление в связи с шумом деликатный майор Бородин. Грохот шагов меж тем увенчался командой: «Приставить ногу», с отчетливо выделяемым последним щелчком каблуков. Далее глубокий Владиков голос раскатисто произнес из-за двери:

– Товарищ майор, разрешите войти?

Майор Бородин немного приподнялся над стулом и, озабоченно глядя на дверь, ответствовал близко к уставному:

– Войдите, разрешаю.

Дверь распахнула крепкая рука – Владик зашел, нет – вошел в пролет, педантично затворил за собой классную комнату и, тяня носок и отщелкав пять метров, замер перед стулом преподавателя по стойке «смирно».

– Товарищ майор, разрешите обратиться?

– Да-да, конечно, – Бородин дал понять, что не желает продолжать игру.

– Товарищ майор. Товарищ подполковник Передистый просил меня информировать вас о том, что звонила ваша супруга и просила вас позвонить домой после окончания пары. Разрешите идти?

– Спасибо. Идите.

Лишь когда звук сапогов растворился в тиши коридора, майор отважился спросить:

– Кто это?

– Кузнецо-ов! – хором рявкнула аудитория.

– Ну-ну, – майор покачал головой и вскоре продолжил свой познавательный рассказ.

Признаться, мы б могли повествовать о Владике, но трагичность ситуации в том, что нельзя, нельзя ни в коем разе сползти нам в анекдот, вляпаться в несерьезность, – слушайте, мы же доносим реальные данные о реальном лице, и это должно как-то даже возвысить момент. Поэтому будем коротки. Конечно, всегда есть в запасе разные случаи из его биографии – обширной и нетривиальной, и как тут не вспомнить о лагерях.

Сколь много удивительного фольклора порождают военные лагеря! Одна только песенка: «Мы за мир, но наши автоматы не дают забыть, что мы – солдаты!» Одна эта песенка, зародившаяся где-то в окопе полного профиля под скрежет наезжающей БМП «синих»… Ах, эти песни, эти песни… все они – часть одной системы…

Ну да ладно, вернемся же и к Владику. Вспомним, как он опоздал на сборы. Опоздал, имея право на опоздание! Группа древнемирников ездила отдавать студенческий привет дружественным лейпцигским театралам. Наши ребята получили по такому случаю официальное разрешение от самого начальника военной кафедры опоздать на три дня, но Владик… Он сбежал с вокзала, он добрался до места дислокации палаточного городка немедленно! Он даже не заехал к дедушке. Он так спешил, что, боясь пропустить поезд, не стал искать парикмахерскую и, уже в дороге на сборы, воспользовавшись вагонным туалетным зеркалом, стоя в тряском сортире, безопасной бритвой, насухую, оскоблил себе голову! Попробуйте-ка сами повторить этот спартанский поступок. Голова курсанта Кузнецова… Господи, да когда матрос Дьяковенко под общий хохот в палатке добривал бедного мученика… непохмеленная рука североморца дрожала, а в глазах застыл ужас, отвращение, сострадание – как это все передать, нет, никак этого не передать словами. Владик скрипел зубами – но молчал, рука матроса дрожала, но новых порезов не нанесла – она оказалась очень ласковой, эта видавшая виды рука.

Но дальше, дальше – читатель, вы нам не склонны верить, мы чувствуем это, отсюда и постоянные ссылки – есть, есть свидетели, их целая рота, да что там – батальон! Ибо кто не знал на сборах, как с первого же дня прибытия в часть боролся Владик за место почтальона! Как, раньше всех вставая, бежал к шлагбауму, брал скатанные в рулон газеты и доносил их бегом до офицерской комнаты. Ибо… Вы Догадались? Держим пари – вы не догадались: Владик радел за место почтальона ради ефрейторской должности, ради права нашить на чистый погон одну золотую полоску, ради права сравняться в строю с ветеранами. Неважно, что после сборов всем без исключения присваивались две лейтенантские звездочки. Неважно! Владик следовал заветам деда, Владик… У кого поднимется рука… кто посмеет назвать его непоследовательным, да и где сегодня найти примеры такой стойкости? Где? Старгородцы они такие – надеюсь, вы понимаете?