Интеграция и идентичность: Россия как «новый Запад»
Шрифт:
Консерватизм самодержавия не позволил России вовремя провести внутренние реформы. Став европейской державой, Россия слишком медленно становилась европейской страной. Расплатой за эгоизм и близорукость элиты стала национальная катастрофа 1914–1920 гг., в результате которой петербургская Россия погибла и на ее крови родилась Россия советская.
Большевики начали с радикального проекта вестернизации (социализации) России и мондиалистского, как сказали бы позднее, проекта мировой революции, в которой России первоначально была определена роль одновременно плацдарма, ресурса и «запала». Ленин и Троцкий первоначально скептически относились к необходимости иметь какую-либо внешнюю политику5. В дальнейшем Советский Союз, отказавшийся от самого имени «Россия», превратил коммунистическую идеологию
Коммунистическое мессианство оказалось непрочным, но коммунистическая идеология стала инструментом легитимации политического режима внутри страны и орудием (и одновременно прикрытием-обоснованием) внешней политики СССР. Революционная «всемирность» за десять лет сменилась психологией осажденной крепости, которая идеально способствовала формированию тоталитарного режима. Признание Советского Союза со стороны Запада было вынужденным и условным. В отличие от Российской империи СССР, даже формально признанный, оставался фактически международным изгоем. Советский режим, существовавший в условиях двойной изоляции по отношению к внешнему миру – изнутри (под руководством ЦК ВКП(б) и силами ВЧК-ОГПУ-НКВД) и извне («санитарный кордон»), вынужден был постоянно маневрировать с позиции слабости во «враждебном окружении» и в то же время использовал это окружение для уничтожения своих внутренних врагов и насаждения атмосферы всеобщего страха. И логика тоталитаризма, и осознание советскими руководителями относительной слабости СССР перед лицом «мира капитала» вели страну в одном направлении – к тотальной мобилизации всех сил, наращиванию военной мощи, силовому подавлению внутренних разногласий, установлению власти одного вождя, попыткам провоцировать противоречия в стане врага и отказу от правил игры, которые навязывал более сильный и более опытный противник. Военная доктрина СССР 1920-1930-х годов исходила из того, что все западные соседи страны являются ее вероятными военными противниками. Всем, кого репрессировал Сталин в качестве «врагов народа» – от троцкистов до фигурантов «дела врачей», – инкриминировалось сотрудничество с иностранными разведками.
Вторая мировая война кардинально изменила ситуацию. Международный изгой за несколько лет превратился в один из столпов нового миропорядка. Непосредственное «враждебное окружение» сменилось системой контролируемых буферов безопасности и аванпостов для ведения наступления на позиции «империализма». Военная мощь страны достигла своего апогея в абсолютном и, что еще важнее, в относительном исчислении. Вместо революции источником легитимности правящей номенклатурной элиты стала Победа. Начиная с В. Молотова в 1946 г. советские руководители не уставали повторять тезис о том, что теперь ни один крупный международный вопрос не может быть решен без участия СССР.
Последовавшая за этим «холодная война» также являла собой не столько борьбу идеологий, сколько геополитическое противостояние в Европе и Восточной Азии (в годы правления Сталина) и активную конкуренцию в остальной Азии, на Ближнем и Среднем Востоке, в Африке и Латинской Америке (начиная с Хрущева), т. е. действительно в глобальном масштабе. Коммунистическое, рабочее, национально-освободительное движение все откровеннее становилось инструментом советской великодержавной политики, а иногда приносилось ей в жертву. Правда, при принятии решения о вторжении в Афганистан идеология сыграла роль провокатора, заставившего в целом осторожных и консервативных деятелей брежневского руководства ввязаться в авантюру6.
В конце 1940-х годов Советский Союз подчинил себе пол-Европы. На самом деле он оказался отделенным от Европы глухой преградой, символом которой стала стена, разделившая в 1961 г. Берлин. СССР стал одновременно важнейшим глобальным игроком и жестко изолированным от внешнего мира обществом. Он представлял себя как главную антиимпериалистическую (т. е. антизападную) силу. Любое уподобление Западу было фактически актом предательства. Плохие отношения были предпочтительнее хороших, поскольку купировали
«Холодная война» была не столько выиграна Западом, сколько проиграна СССР. Советская экономика, проявившая способность к мобилизации ресурсов в 1930-1950-е годы, не справилась с вызовом постиндустриального развития8. Помимо этого необходимость поддержания глобального баланса (содержание «социалистического содружества», руководство «мировой системой социализма», субсидирование «стран социалистической ориентации», «прогрессивных режимов», особенно на Ближнем Востоке, международного коммунистического, рабочего и национально-освободительного движения) требовала непосильных для страны затрат. Запредельного уровня достигла милитаризация экономики для целей гонки вооружений с США и Западом в целом при многократно меньшей экономической базе. Все достижения научно-технического прогресса направлялись только в военную область. Очевидной в этих условиях стала неспособность добиться «более высокой производительности труда», непременного – согласно идеологии – условия для победы социалистического строя в соревновании с капиталистическим.
Идеологически окрашенный оптимизм Хрущева («Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме» и более мрачное, но уверенное предсказание «империалистам»: «Мы вас похороним») сменился при Брежневе бытовым скептицизмом («Советское – значит отличное. От хорошего»), даже цинизмом («ты – мне, я – тебе»). Разложение коммунистической системы (коррупция, дефициты, система привилегий, окаменелость идеологии, склеротическая система управления во главе с недееспособной геронтократией, вожди которой сменяли друг друга в период «пятилетки пышных похорон» и т. п.) было особенно явным на фоне быстрого подъема благосостояния населения западных стран в 1960-1970-е годы в условиях соединения политической свободы, демократии участия и рыночной экономики с научно-технической революцией. Образ СССР как «империи зла» (Рейган, 1982 г.) быстро вытеснялся другим – «Верхней Вольты с ракетами» (Тэтчер, 1983 г.).
Этот краткий обзор истории эволюции российской идентичности позволяет сделать вывод: Россия изначально возникла как страна, находившаяся на самой дальней периферии христианского, а затем европейского мира. В ходе своей более чем тысячелетней истории она то приближалась к Европе – в основном усилиями реформаторов, а не полководцев, – то впадала в консервативный застой (или агрессивную утопию) и, по меткому выражению А. Янова, «выпадала из Европы». Исследуя это явление, Александр Ахиезер говорил о вечном расколе российского общества. «Для раскола, – писал он, – характерен заколдованный круг, т. е. активизация позитивных ценностей в одной из двух частей расколотого общества, что приводит в действие силы другой части общества, отрицающей эти ценности»9. Иными словами, утверждает А. Ахиезер, модернизация стимулирует традиционалистов, и наоборот.
Возникающая современная – седьмая по счету – российская идентичность складывается в борьбе (а иногда и в сотрудничестве) либерал-реформаторской и консервативно-охранительной тенденций. В принципе переход от СССР к Российской Федерации стал возвращением к прерванному в 1917 г. «нормальному» (т. е. органичному – при всех его противоречиях) развитию, но окончательное закрепление той или иной тенденции (или, точнее, пропорция их сочетания) – дело будущего. И опричнина Ивана Грозного, и николаевская реакция, и большевизм были, разумеется, чисто русскими явлениями. Но столь же справедливо и то, что источники реформ также коренятся в российской почве и питаются ее соками.
Вопрос о том, сможет ли постсоветская Россия стать современной страной в мире XXI в. или же превратится в нежизнеспособный анахронизм, решается прежде всего внутри самой России. Если «путинская стабилизация» 2000–2003 гг. сменится коррупционным застоем, признаки приближения которого налицо, Россия сойдет с мировой сцены как крупная величина. Если, напротив, ей удастся модернизационный рывок, то она сможет внести важный вклад в формирование новой системы международных отношений.
Переход от царско-советского традиционализма к современности идет по нескольким направлениям, из которых мы выделим лишь наиболее важные. Степень продвижения России на каждом из этих направлений будет являться критерием приобретения страной новой идентичности. Вот эти направления: