Интерконтинентальный мост
Шрифт:
— Дорогой Перси, я очень рад вас видеть в добром здравии и прекрасном виде!
Он заключил Перси в крепкие объятия, продолжая громко восторгаться его прекрасным видом.
Вернувшись за стол, Роберт Люсин продолжал:
— Мне тут Мишель рассказала о вашем путешествии на Малый Диомид. Ты знаешь, что я всецело и всегда был на твоей стороне и вполне одобряю твое намерение поселиться на родном острове… Но ты должен понимать, что это не так легко сделать и тебе, и твоим землякам.
Перси не видел Роберта Люсина довольно давно. Пожалуй, они лично не встречались с той поры, как произошел взрыв на макете-мосту в Уэлене. Тогда Перси пытался разыскать Люсина, чтобы задать ему несколько вопросов. Но представитель «Тихоокеанского
— Твои рисунки пользуются огромным успехом во всем Тихоокеанском бассейне! — сообщил Роберт Люсин. — В начале мая в Канберре, в Австралии, состоится очередная международная конференция аборигенов. Там будут присуждаться различные премии, и наша газета собирается выставить твои рисунки на соискание Аборигенной премии.
Перси ничего не ответил, хотя понимал, что ему следовало бы сердечно поблагодарить Роберта Люсина: ведь он так много для него сделал и собирается делать и, несмотря на невежливое и неблагодарное молчание, пытается как-то расшевелить собеседника.
— Может быть, у тебя что-нибудь случилось? — участливо спросил Роберт Люсин.
— Да ничего особенного, — нехотя ответил Перси.
— А я понимаю нашего друга, — вступила в разговор Мишель. — Ему нелегко. Он человек впечатлительный, тонкий… Представляешь, Роберт, он ведь только что побывал на отторгнутом от них острове, встретил там любимую и тоже отторгнутую от него женщину…
Голос у Мишель был участливый, ласковый, и, если бы не вчерашний вечер, проведенный у нее в номере, когда она стонала, вскрикивала и даже порывалась кусаться в любовном экстазе, Перси, быть может, и поверил бы ее словам.
— Да-а, — протянул Роберт Люсин. — Я тебя понимаю, дорогой Перси.
— Он поделился со мной мечтой, — Мишель искоса взглянула на Перси. — Он хочет построить дом на Малом Диомиде, в Иналике. И чтобы было достаточно денег, хочет принять участие в великой Аляскинской лотерее.
— Ты это серьезно, Перси? — тонкие брови Роберта Люсина поползли вверх. — А если проиграешь?
— Я верю в свою удачу, — с серьезным видом ответил Перси.
— Это похвально, право, — Роберт Люсин, похоже, был несколько смущен таким уверенным ответом, — так верить. Но шансы на выигрыш в этой лотерее весьма небольшие. Отговаривать я не собираюсь. Каждый, как говорится ищет свою удачу собственным путем. Но как друг — а я, надеюсь, достаточно доказал свое дружеское расположение к тебе, дорогой Перси, — хотел бы посоветовать другой способ добыть денег, более надежный.
Роберт замолчал и вынул из кармана хорошо знакомую лакированную коробочку, медленно раскрыл ее и достал мизинцем с полированным ногтем белую таблетку. Он протянул ее Мишель, а вторую Перси. Поколебавшись, Перси взял таблетку. Он давно не пользовался никакими психогенными препаратами, но действие этих ему запомнилось, и порой он чувствовал, что ему не хватает как раз именно их.
Словно прохладный утренний ветер, разгоняющий ночной туман, пронесся по всем укромным уголкам тела и разума, выметая мрачные мысли, внутреннюю тревогу, чувство неуверенности. Стало светло и легко, как в детстве и юношеские годы в весеннее утро, когда впереди долгий солнечный день, охота на спокойной воде Берингова пролива, радостное возвращение с богатой добычей и долгий сладкий сон в теплой, мягкой постели родного дома.
— Если прибавить Аборигенную премию, гонорар от будущего издания альбома рисунков, думаю, что денег вполне хватит, чтобы приобрести неплохой дом. Верно, Мишель?
Роберт Люсин повернулся к Мишель.
— Нет! — с улыбкой возразил Перси. — Я благодарю тебя за дружеское расположение, но мне бы хотелось купить дом на свои деньги.
— Разумеется, не на чужие, — усмехнулся Роберт Люсин. — Премия, гонорар — разве это чужие деньги? Я тебя не понимаю, Перси…
Перси продолжал улыбаться:
— Поймите меня правильно, друзья… Я вам бесконечно благодарен за ваше доброе отношение ко мне. За заботу. Вы и так столько сделали для меня, что вовек не расплатиться с вами. Понимаете, и премия, если она будет присуждена мне, и гонорар за издание альбома моих рисунков — все это в значительной степени плоды ваших усилий, и поэтому вроде бы деньги не мои…
— Ну, Перси! — попробовал возразить Роберт Люсин, но Перси продолжал, торопясь выговориться:
— Вот как случилось с моими земляками на Кинг-Айленде… Понимаете, вроде бы все по закону, и к острову можно было бы привыкнуть, но в этой сделке есть нечто такое, что не дает покоя. Это привкус несправедливости, незаслуженности полученных благ.
Деньги, с одной стороны, вроде бы наши, а с другой — вроде и не заработаны нами…
Выслушав сбивчивую речь Перси, Роберт Люсин расхохотался:
— И ты думаешь, что выиграть в Аляскинскую лотерею — это честнее, чем заработать деньги своим творческим трудом, рисунками?
— В нашем народе никогда ни рисование, ни даже резьба по моржовой кости не считались главными занятиями настоящего человека, — сказал Перси, несколько обиженный смехом Роберта Люсина. — Может, лотерея — это тоже не очень хорошо, но это моя удача. Моя и бога, — уточнил Перси.
Завтрак закончился поздно, и Перси ушел к себе в номер подготовить очередную серию рисунков, над которыми он работал в последние дни. Они были сделаны во время поездки в Иналик.
Вот портрет Джона Аяпана. Охотник сидит на каркасе своей старой байдары, которую он оставил здесь, получив заверение от властей, что в Кинг-Айленде его ждет новенький деревянный вельбот. Вельбот и вправду был. Он стоял на подпорках на берегу острова. Но Джон Аяпан намеревался восстановить свою старую байдару, а деревянный вельбот отогнать обратно на Кинг-Айленд. У Джона выразительное, решительное лицо, особенно глаза. Это лицо человека, познавшего что-то важное и ценное. Нет, это больше не был беспечный, виноватый забулдыга, прикрывавшийся балагурством и плоскими шуточками. «У меня такое чувство, — признавался Аяпан, — когда я плыву на этом вельботе, что вот кто-нибудь вдруг вынырнет из воды или покажется из-за ближайшей льдины и скажет: а ну, вылезай из чужого судна!.. Точно так же и в доме в Кинг-Айленде. Представь себе, раньше у меня худой сон был только после запоя, а теперь все время. Если бы не трезвость, подумал бы, что надвигается делириум тременс…» До начала строительства моста в старом Иналике была своя шкала ценностей. Каждый человек был на своем определенном месте. Джон Аяпан стоял на одной из последних ступеней невысокой общественной лестницы Иналика из-за своего пристрастия к спиртному и почти полного отсутствия собственности, если не считать доставшегося от отца остова старой байдары, которую он уже много лет собирался покрыть кожей. Когда отрезвление Аяпана приходилось на весну, то остов байдары выкапывался из-под снега, очищался, просушивался, тщательно чинились порванные связки шпангоутов, заменялись сломанные деревянные части, но на этом намерение Джона Аяпана стать собственником кончалось. Остов так и лежал до осени под дождями и солнцем, потом его заносило снегом.
Сейчас, встретив Аяпана в Иналике, Перси поразился его перемене. Это был совершенно другой человек, целеустремленный, полный собственного достоинства. Сколько, оказывается, таилось мудрого, значительного под личиной балагура и раскаявшегося алкоголика.
Видимо, иные встречи Джона Аяпана не прошли для него бесследно: он много знал и даже по-своему был образован, если можно считать образованностью те отрывочные сведения, которые он запомнил при общении со своими случайными собеседниками в барах от Нома до Анкориджа и Фербенкса.