Интерконтинентальный мост
Шрифт:
На горизонте замаячили ветродвигательные энергетические установки, а чуть ближе — сферические антенны связи, информационных каналов и разных навигационных служб.
Яранг еще не было видно. Они стояли на низкой галечной косе, накрытые снегом, и лишь вблизи можно было увидеть два ряда уходящих вдаль крыш из моржовой кожи, переплетенных толстыми ремнями.
Когда Петр-Амая вышел из-под скал, на его лицо брызнул слабый солнечный луч уже уходящего за горизонт зимнего красного солнца. Он недолго ласкал остуженную кожу, угас, и все вокруг погрузилось в густую синеву наступающего долгого зимнего вечера.
Нерпа оставляла на снегу гладкий след.
Петр-Амая вышел к своей яранге, отцепил нерпу, вошел в чоттагин [4] и снял с себя охотничье снаряжение. В жилище было холодно, меховая занавесь полога высоко поднята, постели из оленьих шкур свернуты… Мало кто отваживался ночевать в яранге зимой: ведь прежде надо нагреть полог, выветрить запах нежилья и зимней стужи. Снимая с себя охотничью камлейку, кухлянку, нерпичьи торбаза, Петр-Амая с грустью вспоминал, как в пологе ночевала Френсис.
4
Чоттагин (чук.) — холодная часть яранги.
Переодевшись, Петр-Амая приторочил к снегоходу нерпу и помчался через лагуну к большим домам Уэлена… Видимо, мать увидела его издали. Она вышла с ковшиком воды и проделала древний обряд, прежде чем внести добычу в жилище, — облила голову нерпы водой, а остаток дала выпить охотнику.
Растянувшись в кресле в своей комнате, Петр-Амая включил музыку. Это была короткая симфония Моцарта «Кавалер», которую впервые услышал в старинном белом концертном зале в Ленинграде. Кто-то сказал о музыке, что это воспоминание о чувствах. Как верно сказано! Однако вспоминаются не только чувства, но и с необыкновенной яркостью в памяти вспыхивают обстоятельства, сопутствовавшие этим чувствам, места, разговоры, голоса и даже запахи… Но теперь Петр-Амая вспоминал чувства, которые сопровождали его на сегодняшней охоте, с того самого момента, когда он, облаченный в охотничью одежду, вышел из яранги и, пройдя с полкилометра, спустился на лед и пошел на северо-запад, туда, где на морозе парили широкие разводья.
Мать разделывала нерпу на кухне.
Приоткрылась дверь, и Петр-Амая увидел отца.
— Как в море?
— Сильное течение, — ответил Петр-Амая. — Лед несет, как на весенней реке. Едва нашел место. Ветер небольшой, а в створе пролива его почти и не чувствуется.
— Много нерпы?
— Не так много. За все время — три. Две далеко от моего берега, не стал даже целиться.
Кивнув на заваленный книгами и рукописями стол, отец спросил:
— Как с первой частью?
— Чем ближе к нашему времени, тем занятнее, — ответил Петр-Амая. — Две недели перечитывал старые газеты и журналы. Просто поразительно! Удивительное все-таки было время!
— Что ты имеешь в виду?
— Ну… Понимаешь, такое, как бы тебе сказать… Нет, не неуверенность… тревога, колоссальная опасность ядерного конфликта. Ведь чуть что — и от нашей планеты остался бы лишь обугленный радиоактивный шарик. И вот тогда в наших газетах — спокойный уверенный тон, терпение, непоколебимая вера в разум человеческий. В этих условиях наша страна, наша партия работали на будущее… Удивительно!
— Именно спокойствие и реализм нашей политики удержали кое-кого от провокаций, — заметил Иван Теин.
— И еще одно поразительно: тогда как бы писали обо всем. О плохих строителях, о любви, тосковали об уходящей деревне, а вот о грядущей катастрофе — почти ничего. И это в то время, когда в Америке и в других западных странах десятками выходили книги и фильмы о будущих войнах то на Аляске, то где-то еще… Излюбленным полем боя был космос… Звездные войны и разные там суперлетяги… Но более всего — якобы уцелевшие после ядерной войны остатки человечества, начинающие заново жить… Знаешь, отец, мне порой кажется, что это была какая-то психическая эпидемия.
Иван Теин слушал с легкой усмешкой.
— Никакая это не эпидемия, хоть и похоже, — сказал он спокойно. — Вот что я тебе скажу: удивляться, конечно, твое право. Но пойми одно: человечество еще так молодо и так неопытно на Земле, что, конечно, есть множество вещей и нерешенных проблем и в наше время… А в то время их было гораздо больше. Вот, казалось бы простые вещи, над которыми бились все люди, общества, расы и народы: мирная жизнь и справедливая доля человека в распределении жизненных благ. Эти проблемы возникли почти одновременно с осознанием человеком себя как человека. Может быть, мысли именно об этом и сделали его, наряду с трудом, настоящим хомо сапиенс. Но прошли тысячелетия, а этих целей человечество не достигло. И не потому, что человек сам по себе плох, неумен, вообще мало приспособлен к жизни или, как всерьез еще в прошлом веке утверждали буржуазные ученые, мы — вообще ошибка эволюции… А все дело в том, что человечество только начинает жить, находится, быть может, еще только на самой ранней ступени своей молодости. Ведь когда появился научный коммунизм? А первое социалистическое государство? Было бы вообще прекрасно, если бы восхождение человечества к своему идеалу было прямым. Но так, к сожалению, в природе не получилось. И все же мы движемся к идеалу — и чем дальше, тем труднее и сложнее. Ведь без всего этого — зачем человек! Зачем разум? Зачем красота и разума, и человека?
Иван Теин помолчал и продолжал:
— Не забывай, что и полувека не прошло с той поры, когда не только человечество, а вообще вся жизнь на Земле могла быть уничтожена, испепелена не один раз! И находились люди, которые считали более или менее нормальным такое положение в мире, утверждая, что чем больше оружия, тем меньше возможности пустить это оружие в ход.
— Это все же был бред, — сказал Петр-Амая. — Сумасшествие.
— А все-таки человечество вышло из состояния этого сумасшествия. И главная заслуга в этом принадлежит нашей партии коммунистов и Советскому правительству.
В полуоткрытую дверь из кухни уже доносился запах свежей нерпятины, сдобренной ароматными тундровыми травами, собранными загодя поздней осенью.
— Я пригласил на обед Сергея Ивановича, — сказал Иван Теин. — Он должен сейчас подлететь.
Метелица стал частым гостем в доме Ивана Теина. Бывало, что и оставался ночевать, а рано утром улетал на своем вертостате на мыс Дежнева.
Обычно машина садилась на южном берегу лагуны, как раз напротив дома, и сейчас в широкое окно хорошо было видно, как в сгустившихся сумерках ярко мигали сигнальные огоньки вертостата. Они затуманились поднятым винтами снегом, затем снова ярко вспыхнули; это означало, что винты остановились.
Иван Теин встретил гостя, провел в гостиную.
Поздоровавшись, Метелица сразу же заговорил, видно, еще не остывший от недавней встречи.
— Только что с того берега. Пришлось серьезно потолковать с мистером Хью Дугласом и с некоторыми высокопоставленными чиновниками из Вашингтона. Ведь экономический смысл строительства Интерконтинентального моста заключается в том, чтобы пустить через него транспортное движение. Между прочим, когда мы строили БАМ до станции Дежнево, уже существовало предположение о том, что когда-нибудь будет либо построен мост, либо прорыт туннель. А вот наши соседи об этом не подумали. Железная дорога у них доходит лишь до Фербенкса. Да и то, как оказалось, колея в плачевном состоянии. Мы ведь строим не просто символ, не бесполезный памятник техники, а реально действующий транспортный мост. Много ли найдется охотников кататься на машине из Азии и Европы через Берингов пролив в Америку? Пришлось расшевелить американцев. Обещали дотянуть дорогу до Уэльса… Дай им волю, они бы вообще ограничились символическим соединением острова Большой Диомид с Малым Диомидом…