Интерконтинентальный мост
Шрифт:
Номские эскимосы расположились на двух байдарах — представители общины, ведущие свое происхождение с острова Святого Лаврентия, и общины Кинг-Айленда. Маленькая группа жителей Уэльса наняла обыкновенный пассажирский катер.
А вообще гости начали съезжаться еще вчера — из Нуука прибыл гренландский ансамбль, делегация с мыса Барроу зафрахтовала пассажирский дирижабль компании «Раян-Эрлайнз».
По мере приближения к мысу Дежнева байдары сближались. На экране уже было хорошо заметно, что гости с острова Святого Лаврентия и Нома воссоединились с флотилией байдар Кинг-Айленда. К ним вплотную подошли суда из Нома, а пассажирский катер из Уэльса замедлил ход, видимо, чтобы быть вместе с остальными.
Все сведения о приближении гостевой флотилии передавались по местному радио и телевидению.
С утра дул северный ветер, и поначалу Иван Теин не на шутку опасался того, что поднимется волна и байдарам придется причаливать на южной стороне полуострова, а оттуда уже каналом плыть в уэленскую лагуну. Это было бы нарушением традиции: такого рода встречи испокон века начинались именно на старой Уэленской косе.
К полудню намечалось прибытие почетных гостей, среди которых, разумеется, первыми были Сергей Иванович Метелица и Хью Джонсон Дуглас. Даже официальные лица из Магадана, Анадыря и Нома, из столицы Аляски на этот раз не вызывали такого интереса, как эти два человека.
Почти все население Уэлена с утра находилось возле яранг на галечной косе. Чистились и проветривались жилища, заготавливалось топливо для костров, на которое непременно шли выброшенные морскими волнами обломки деревьев, куски древесной коры, дающие сильный жар и особый запах живого дыма. Так уж было заведено, что большинство гостей с острова Берингова пролива предпочитали селиться в ярангах, спать в меховых пологах, как бы этим возвращаясь в прошлое.
Солнце встало над южными тундровыми холмами. Часы показывали уже начало второго.
Хотя служебный вертостат Ивана Теина стоял наготове на берегу лагуны, в двух шагах от дома, он решил пройти до берега моря пешком.
Ума была в ситцевой камлейке с яркими рисунками тундровых цветов: такая ткань делалась по специальному заказу Чукотки на одной из ткацких фабрик Узбекистана. Сам же Теин был в белой камлейке, а на ногах — новые летние торбаза, перевязанные хорошо выбеленной кожей нерпы — мандаркой. На ногах Умы тоже были торбаза, но женские, высокие, с широкой белой полосой на голенище. Приблизительно так же, но с некоторыми вариациями были одеты все, кто в этот ясный день шел по широкой дороге от тундрового берега уэленской лагуны к галечной косе.
Теин с женой догнали неторопливо идущих впереди Хью Дугласа и Метелицу.
— Я впервые на таком празднестве, — признался Хью Дуглас.
В другое время Иван Теин не преминул бы воспользоваться моментом и долго бы рассказывал о возникновении этого доброго обычая, прерванного годами холодной войны и возобновленного уже в самом начале двадцать первого столетия, в результате улучшения отношений между Соединенными Штатами Америки и Советским Союзом, но сейчас он только сказал:
— Вы увидите настоящее искусство народов Арктики!
Мост-макет, собранный и установленный на том же самом месте, где прежде стоял взорванный его аналог, ничем не напоминал о том, что здесь произошло. Не было даже намеков на строительный мусор: промышленные роботы, в отличие от людей, запрограммированные на чистоту и аккуратность, никогда не оставляли мусор на строительных площадках.
Люди любовались мостом, фотографировали друг друга старыми моментальными аппаратами, обменивались снимками.
Ума с мужем, Метелица и Хью Дуглас медленно прошли по мосту-макету.
— Вообразите себе, что вы идете по настоящему Интерконтинентальному мосту, — улыбаясь, сказал Хью Дуглас.
— Только на пеший переход по настоящему мосту потребуются не одни сутки, — заметил Метелица.
— Ради интереса я бы разок прошел пешком по готовому мосту, — сказал Иван Теин.
За мостом-макетом, вынесенные на самую высокую Часть галечной косы, из зеленой травы торчали шесть темных, чуть глянцевитых, словно отполированных Священных камней. Простоявшие века под дождем и снегом, а потом несколько десятилетий пролежавшие в фундаменте старой уэленской пекарни, они оставались вечными в своих очертаниях и цвете.
— Возможно, что у них было некое, более значительное ритуальное назначение. На памяти моих родителей, эти камни служили местом, где сходились лучшие певцы Берингова пролива, — рассказывал Иван Теин.
— Похоже, что эти камни метеоритного происхождения, — внимательно всмотревшись, заметил Хью Дуглас.
— Вы что же, думаете, что здесь выпало шесть почти одинаковых метеоритов? — с сомнением спросил Метелица.
— Мог быть один метеорит, а потом его раскололи, — настаивал на своей версии Хью Дуглас.
На морском берегу, на уклоне, обращенном к воде, горели несколько костров.
Взглянув на них. Метелица вспомнил, как проносили над живым пламенем тело навеки уснувшего Глеба…
— А для чего костры? — полюбопытствовал американец.
— Каждый гость, высадившийся с байдары, должен пройти над углями, чтобы доказать, что он пришел с добрыми намерениями, — пояснил Иван Теин.
— Как, однако, красочна и многозначительна была прошлая жизнь! — то ли с одобрением, то ли с иронией заметил Хью Дуглас.
— Все эти обычаи, ритуалы сейчас уже, казалось бы, не имеющие смысла, были как бы психологической подготовкой к напряжению умственных и психических сил человека, — сказал Иван Теин.
По времени байдары должны были уже показаться из-за мыса. Большой информационный экран, установленный на специальной мачте, поднятой рядом с временным праздничным помостом, показывал, как флотилия оставляла позади скалу Ченлюквин. Впереди оставался мыс Безымянный, по-чукотски Еппын.
И вот одновременно с возгласами приветствий из-за темной громады мыса вынырнула первая байдара с белым косым парусом. Тут же следом за ней — вторая, третья. На верхушках мачт, несущих паруса, трепетали поднятые вместе флаги Советского Союза и Соединенных Штатов Америки.