Интервенция и Гражданская война

Галин Василий Васильевич

Пример реквизиций дает ЧКК: «Установление «диктатуры пролетариата» происходило в том числе путем наложения «огромных денежных контрибуций на буржуазию – 600 миллионов рублей в Харькове в феврале 1919 года, 500 миллионов в Одессе в апреле того же года. Чтобы гарантировать получение таких контрибуций, сотни «буржуев» были заключены в концлагеря как заложники. Контрибуция фактически являлась синонимом грабежей и экспроприации и была первым этапом «ликвидации буржуазии как класса». Но большевики и тут не были первыми. Меньшевик Мартынов вспоминал о событиях 1918 года: «…в местечко въехал австрийский карательный отряд. Он сейчас же потребовал, чтобы население в течение двух часов принесло в штаб 300 000 руб. контрибуции. Местечко контрибуцию внесло своевременно. Тем не менее австрийцы в течение нескольких часов обстреливали его из орудий в карательном порядке. Затем началась расправа с селом: солдаты ходили по селу, и с чисто немецкой аккуратностью поджигали каждый второй дом. Сжегши таким образом 240 крестьянских дворов, австрийцы выгнали на площадь все население местечка и села и на его глазах повесили 10 человек, в том числе несчастного отца накануне обезглавленного студента и одного семидесятилетнего старца, у внука которого найдено было ружье. Это была первая моя встреча с контрреволюцией на Украине» ⁹²⁹. Белогвардейцы также не брезговали экспроприациями, причем чаще всего не в национальных, а

в личных интересах. Так, В. Горн вспоминает, как контрразведка Балаховича занималась крестьянством. Создавались дутые обвинения в большевизме, преимущественно в отношении зажиточныхлюдей, и жертве предстояла только одна дилемма: или откупись, или иди на виселицу. Экспроприации Балаховича сопровождали ужасные казни и грабежи… ⁹³⁰

ДИКТАТУРА

Что такое абсолютная монархия, как не феодальная форма тоталитаризма, диктатуры, опирающаяся на религиозный догматизм, невежество большинства населения и аристократию? И к XX веку Россия подходила именно с этим традиционным для нее опытом развития. Не потому ли Н. Бердяев писал: «По русскому духовному складу, революция могла быть только тоталитарной. Все русские идеологи были всегда тоталитарными, теократическими или социалистическими…» ⁹³¹

«Коммунизм есть русская судьба… Либеральная Россия правового строя на нашем этапе будет и есть утопией… Русская идеология всегда была тоталитарной и мифотворческой…» ⁹³²Опасность для России русские мыслители видели в расшатывании абсолютизма, например, К. Леонтьев еще в 1880 году писал, что «если бы русский народ доведен был преступными замыслами, дальнейшим подражанием Западу или мягкосердечным потворством до состояния временного безначалия, то именно те крайности и те ужасы, до которых он дошел бы со свойственным ему молодечеством, духом разрушения и страстью к безумному пьянству, разрешились бы опять по его же собственной воле такими суровыми порядками, каких мы еще и не видывали, может быть!» «Для спасения России» К. Леонтьев уже в 1880 г. явно указывал на необходимость диктатуры: «…надо подморозитьхоть немного Россию, чтобы она не «гнила»…». ⁹³³

Переходный период начался с революции 1905 г. 9 (15) октября Витте докладывал Николаю II, что из тяжелого внутреннего положения правительству «при настоящих обстоятельствахмогут быть два исхода, или диктатура, или конституция» ⁹³⁴. Проект манифеста Витте о введении конституции категорически поддержал великий князь Николай Николаевич мотивировавший свое решение «невозможностью, за недостатком войск, прибегнуть к военной диктатуре». ⁹³⁵Но конституция Витте продержалась менее двух лет. «Переворот» Столыпина 1907 года «урезал демократию» и фактически установил «полудиктатуру», для чего он объединил в своем лице посты премьер-министра и министра внутренних дел. Войска для подавления крестьянских беспорядков были возвращены из Маньчжурии и размещены в европейской части страны. Витте, указывая на диктаторские полномочия Столыпина, назвал его конституцию – «quasi-конституцей, а в сущности, скорее – самодержавием наизнанку, т. е. не монарха, а премьера» ⁹³⁶.

Последствия Первой мировой войны отличались от русско-японской 1905 г. только тем, что «настоящие обстоятельства»были уже не критическими, а катастрофическими. Уже в начале мая 1916 г. на вопрос Председателя Государственной Думы М.В. Родзянко: «Скажите… что вам недостает в России», представитель французского правительства министр Тома ответил: «Нам недостает сильной центральной Русской власти, так как, если можно так выразиться, господин Председатель Думы, Россия должна быть морально очень крепкой, чтобы переносить в критические минуты, которые мы сейчас переживаем, то состояние тихой анархии, которое царит в вашей стране и прямо бросается в глаза» ⁹³⁷. Паралич власти прогрессировал. «Ведь только «видимость правительства» заседает у нас в Мариинском дворце»,- писал начальник ГАУ генерал Маниковский осенью 1916 года.

Министр внутренних дел России А.Д. Протопопов ^Iв своих показаниях, следственной комиссии Временного Правительства, о состоянии страны к зиме 1916/17 г. говорил: «Финансы расстроены, товарообмен нарушен, производительность страны – на громадную убыль… пути сообщения – в полном расстройстве… двоевластие (Ставка и министерство) на железных дорогах привело к ужасающим беспорядкам… Наборы обезлюдили деревню (брался 13-й миллион.- П.М.),остановили землеобрабатывающую промышленность, ощутился громадный недостаток рабочей силы, пополнялось это пленными и наемным трудом персов и китайцев… Общий урожай в России превышал потребность войска и населения; между тем система запрета вывозов – сложная, многоэтажная,- реквизиции, коими злоупотребляли, и расстройство вывоза создали местами голод, дороговизну товаров и общее недовольство… Многим казалось, что только деревня богата; но товара в деревню не шло, и деревня своего хлеба не выпускала. Но и деревня без мужей, братьев, сыновей и даже подростков тоже была несчастна. Города голодали, торговля была задавлена, постоянно под страхом реквизиций. Единственного пути к установлению цен – конкуренции – не существовало… Товара было мало, цены росли, развилась продажа «из-под полы», получилось «мародерство» – не как коренная болезнь, а как проявление недостатка производства и товарообмена… Армия устала, недостатки всего понизили ее дух, а это не ведет к победе. Упорядочить дело было некому. Всюду было будто бы начальство, которое распоряжалось, и этого начальства было много. Но направляющей воли, плана, системы не было и не могло быть при общей розни среди исполнительной власти и при отсутствии законодательной работы и действительного контроля над работой министров. Верховная власть… была в плену у дурных влияний и дурных сил. Движения она не давала. Совет министров имел обветшавших председателей, которые не могли дать направления работам Совета… Работу захватали общественные организации: они стали «за (то есть вместо.- П. М.)власть», но полного труда, облеченного законом в форму, они дать не могли». Таково было положение, при котором мысль о диктатуре навязывалась сама собой. Вопрос этот был поставлен в Ставке начальником штаба генералом Алексеевым, который считал необходимым сосредоточить эти три ведомства в одном лице «диктатора», который бы соединял гражданскую власть с военной. Диктатором должен был быть военный. Этот вопрос обсуждался на заседании Совета министров, в Ставке 27 и 28 июня 1916 г.» ⁹³⁸.

^IПротопопов А.Д. (1866-1917) – крупный помещик и промышленник. Член партии октябристов, депутат III и IV Государственных дум, министр внутренних дел. После Февральской революции арестован Временным правительством и заключен в Петропавловскую крепость. Осенью 1917 г. активно выступал против Советской власти и в декабре был расстрелян.

В январе 1917 года у Маниковского вырывается вопль отчаяния: «Условия работы боевых припасов все ухудшаются: заводы не получают металла, руды, угля, нефти; рабочие – продовольствия и одежды… Общее настроение здесь – задавленное, гнусное. А сильной власти – все нет как нет!» ⁹³⁹Эсер В. Станкевич ^Iписал: «В конце января месяца мне пришлось в очень интимном кружке встретиться с Керенским. Речь шла о возможностях дворцового переворота. К возможностям народного выступления все относились определенно отрицательно, боясь, что раз вызванное народное массовое движение может попасть в крайне левое русло, и это создаст чрезвычайные трудности в ведении войны. Даже вопрос о переходе к конституционному режиму вызывал серьезные опасения и убеждение, что новой власти нельзя будет обойтись без суровых мер для поддержания порядка и недопущения пораженческой пропаганды» ⁹⁴⁰.

^IСтанкевич В. – впоследствии комиссар Временного правительства при Ставке.

Действительно, в день свершения Февральской революции ее организаторы сразу же выдвинули кандидата на роль диктатора. Мельгунов писал об этом: «Со стороны Некрасова, несколько неожиданно для «левого кадета», в частном зале Госдумы… 27 февраля, было сделано… предложение о военной диктатуре и вручении власти популярному генералу… (А. Маниковскому)» ¹. Примерно в то же время Николай II, со своей стороны, назначает военным диктатором генерала Иванова. Но уже 2 марта по требованию Временного комитета Государственной Думы (будущего Временного правительства) начальник штаба Ставки ген. Алексеев предпринимает меры для отзыва генерала Иванова и выполнения второго требования М. Родзянко: «…Необходимо для восстановления полного порядка, для спасения столицы от анархии командировать сюда на должность главнокомандующего Петроградским военным округом доблестного боевого генерала, имя которого было бы популярно и авторитетно в глазах населения. Комитет Государственной Думы признает таким лицом доблестного, известного всей России героя, командира 25-го армейского корпуса генерал-адъютанта Корнилова…» ⁹⁴¹

¹(Я к о в л е в Н. С. 320.) А. А. Маниковский, судя по его работам, действительно был выдающейся личностью. Его выделяли абсолютно все; так, например, Шульгин писал: «Среди них несколько генералов и самый замечательный – Маниковский, начальник Главного артиллерийского управления». (Ш у л ь г и н В. В. Дни. С. 119.)

Помощь Корнилова была нужна Родзянко для поддержания его собственных притязаний на диктаторские полномочия. Однако милюковская партия поспешила избавиться от Думы, оттеснила Родзянко и поставила во главе Временного правительства, объединившего законодательную, исполнительную и верховную власть, т. е. ставшего еще более авторитарным, чем даже царское правительство, безвольного кн. Львова в надежде на возможность манипулирование властью за его спиной. Позднее Милюков напишет: «Было бы, конечно, нелепо обвинять князя Львова за неудачу революции. Революция – слишком большая и сложная вещь. Но мне казалось, что я имею право обвинять его за неудачу моей политикив первой стадии революции. Или, наконец, обвинять себя за неудачу выбора в исполнители этой политики?Но я не мог выбирать, как и он «не мог не пойти». Что же, спрашивал себя В. Шульгин, был лучше Родзянко? И он правильно отвечал, как и я: нет, Родзянко был невозможен– ему «не позволили бы левые»! А нам, кадетам, имевшим «все же кой-какую силу», могли бы «позволить»? В обнаженном виде к этому сводился весь вопрос…» ⁹⁴²Здесь Милюков отвечает на принципиально важный вопрос: почему новые «правые» не установили свою диктатуру? Не потому, что не хотели, а потому, что не могли, поскольку не имели сил для преодоления сопротивления «левых»; под левыми же понимались не большевики, а та самая расплавленная стихия «русского бунта». В апреле 1917 г. накануне организации коалиционного правительства Милюков попытается вернутся к альтернативной идее диктатуры ⁹⁴³, но левые опять ему «не позволят» даже предложить этот вариант.

В. Воейков по этому поводу писал: «По-видимому, временному комитету Государственной Думы не удалось организоваться настолько, чтобы, по выражению Милюкова, быть в состоянии «загнать в стойла чернь, расчистившую Временному правительству дорогу к власти» ⁹⁴⁴. Шульгин сокрушался: «Но пулеметов у нас не было. Не могло быть. Величайшей ошибкой, непоправимой глупостью всех нас было то, что мы не обеспечили себе никакой реальной силы. Если бы у нас был хоть один полк, на который мы могли бы твердо опереться, и один решительный генерал – дело могло бы обернуться иначе. Но у нас ни полка, ни генерала не было… И более того – не могло быть… В то время в Петрограде «верной» воинской части уже – или еще – не существовало…» ⁹⁴⁵Активный участник февральского переворота Шульгин, столкнувшись с разбуженной «стихией», буквально впадал в отчаяние: «Да, под прикрытием ее штыков мы красноречиво угрожали власти, которая нас же охраняла… Но говорить со штыками лицом к лицу… Да еще со взбунтовавшимися штыками… Нет, на это мы были неспособны. Беспомощные, мы даже не знали, как к этому приступить… Как заставить себе повиноваться? Кого? Против кого? И во имя чего?… Я убежден, что если бы сам Корнилов был членом Государственной думы, ему это не пришло бы в голову. Впрочем, нечто в этом роде пришло в голову через несколько дней члену Государственной думы казаку Караулову. Он задумал «арестовать всех» и объявить себя диктатором. Но когда он повел такие речи в одном наиболее «надежном полку», он увидел, что если он не перестанет, то ему самому несдобровать… Такой же прием ожидал каждого из нас… Кому мог приказать Милюков? Своим «кадетам»? Это народ не винтовочный…» ⁵⁴⁶Шульгин продолжал: «Родзянко мог бы бороться, если бы у него было два-три совершенно надежных полка. А так как в этой проклятой каше у нас не было и трех человек надежных, то Родзянко ничего бы не сделал. И это было совершенно ясно хотя бы потому, что, когда об этом заикались, все немедленно кричали, что Родзянко «не позволят левые». То есть как это «не позволят»?! Да так. В их руках все же была кой-какая сила, хоть и в полуанархическом состоянии…» ⁹"

Уже к лету 1917 г. деятельность Временного правительства привела к ситуации, о которой сам П. Милюков говорил: «В сущности, не менее катастрофическое положение уже не грозило, а было налицо в области народного хозяйства…» ⁹⁴⁸Лидер кадетов приходил к выводу: «Не отступление войск и отсутствие снарядов заботит русских людей, а глубокое функциональное расстройство самой страны. И именно оно повелительно ставит дилемму между диктатурой и сдачей власти…» ⁹⁴⁹Шульгин в отчаянии призывал: «Хочу, чтобы ваша власть (Временного правительства) была бы действительно сильной, действительно неограниченной. Я хочу этого, хотя знаю, что сильная власть очень легко переходит в деспотизм, который скорее обрушится на меня, чем на вас – друзей этой власти…» ⁹⁵⁰