Интервенция и Гражданская война

Галин Василий Васильевич

Между тем Маклаков сообщал из Парижа: «Со слов Черчилля, я могу вас заверить – о чем он обещал вам лично телеграфировать,- что они продолжают и будут продолжать посылать вам вооружение. Они просят не смущаться тем, что блокада с России снимается. Это вообще очень сложный вопрос. Неожиданное решение принято по настоянию Ллойд Джорджа; ни с кем из нас они предварительно не посоветовались; сами кооперативы без предуведомления были приглашены в высший совет и вышли оттуда с решением в их пользу. Главное дело в том, что масса русских и иностранцев этому сочувствует, многие русские считают преступлением возражать против этого; то, с чем можно было мириться, когда ожидалось скорое освобождение России от большевиков, с их точки зрения, становится преступлением, когда эта надежда исчезла. Многие иностранцы, с другой стороны, убеждены, что восстановление экономических отношений и вообще отношений с иностранцами поведет к видоизменению большевизма; словом, эта мера одна из тех, помешать которой в данном положении дела было бы абсолютно невозможно. Черчилль мне сказал, что он

ясно учитывает гибельные моральные последствия этого падение духа у вас, мысль о том, что вас совершенно оставляют и что с этим надо бороться, так как это неверно. Но удержать блокаду сейчас не смог бы никто. Единственно, что, может быть, будет возможно,- это использовать кооперативы в наших интересах или, по крайней мере, помешать им служить большевизму более открыто и явно, чем они это намерены делать. Не скрою, что предположения Ллойд Джорджа шли гораздо дальше и вели к… признанию большевизма; этому пока удалось помешать…» ¹³⁷⁴

Поскольку военное министерство находилось в распоряжении Черчилля, он, используя свое положение, попытался вопреки воле народа и официально принятому решению продолжать вести войну в России на собственный страх и риск… Как пишет Г. Пеллинг, «широко известный энтузиазм Черчилля в организации интервенции в Россию вызвал глубокое недоверие к нему со стороны рабочего класса». В 1920 г. на страницах печати разгорелась острая полемика между Черчиллем и Гербертом Уэллсом, которого он атаковал за призыв к достижению взаимопонимания с Советской Россией. Одному из героев своего романа «Люди-боги», Руперту Гэтскиллу, Уэллс придал все характерные черты Черчилля. Ллойд Джордж, послав эту книгу Бальфуру, заметил, что пародия на их коллегу «убийственна» ¹³⁷⁵.

В августе 1920 г., когда Красная Армия, отбив польскую агрессию, двигалась к Варшаве, английское правительство предъявило Советской России ультиматум. Ответом стала угроза всеобщей забастовки английских рабочих. Даже лидеры лейбористской партии и тред-юнионов поддержали его. «Вся промышленная мощь организованных рабочих,- заявили они,- будет использована для того, чтобы поразить эту войну» ¹³⁷⁶. В Англии была создана разветвленная сеть «Комитетов действия», руководивших борьбой. Под угрозой всеобщей стачки правительство Ллойд Джорджа вынуждено было отказаться от ультиматума. В. Ленин в одной из речей 1920 г. говорил: «Последствием нашего пребывания под Варшавой было могущественное воздействие на революционное движение Европы, особенно Англии… Мы добрались до английского пролетариата, мы подняли его движение на небывалую высоту, на совершенно новую ступень революции. Когда английское правительство предъявило нам ультиматум,… рабочие… ответили на это образованием «Комитетов действия».

«Черчилль был поражен враждебностью, с которой его встретили избиратели. 14 ноября 1922 г. он попытался выступить на массовом митинге перед 9 тыс. избирателей. Его внесли на эстраду в кресле для инвалидов. Несмотря на это, аудитория держалась крайне агрессивно. Все его попытки произнести речь срывались криками, раздававшимися из зала. «Я был поражен,- пишет Черчилль,- выражением страшной ненависти, которое было на лицах у некоторых молодых мужчин и женщин. Действительно, если бы не мое беспомощное положение; я уверен, они избили бы меня». Ненависть избирателей, концентрировавшаяся на Черчилле, не имела в своей основе ничего личного. Она явилась выражением возмущения тем политическим курсом, который, как справедливо были убеждены избиратели, он проводил» ¹³⁷⁷.

Окончание интервенции означало конец Гражданской войны, поскольку белогвардейские армии и буржуазные «демократические» правительства могли существовать в России, только опираясь на штыки и деньги интервентов. Феликс Коул, сменивший Янга на посту консула в Архангельске, говорил о местном правительстве, что оно «презираемое всеми и бессильное, жалкий фиговый листок нашей оккупации» ¹³⁷⁸. Ленин указывал: «В случае продвижения японцев внутрь Сибири те же «русские», которым японцы собираются «помогать», будут требовать упразднения Советов во всей Сибири. Чем же Советская власть может быть заменена? Единственное, что может ее заменить, есть буржуазное правительство. Но буржуазия в России достаточно уже ясно показала, что может держаться у власти лишь при помощи извне. Если буржуазное правительство, опирающееся на помощь извне, удержится у власти в Сибири и Восточная Россия будет потеряна для Советской власти, то и в Западной России последняя будет до такой степени ослаблена, что вряд ли долго удержится, и ее наследником явится буржуазное правительство, которое и здесь также будет нуждаться в помощи извне» ¹³⁷⁹. «Великий князь (Николай Михайлович) не строит иллюзий, но констатирует, что большевики изрядно всем надоели, однако пока еще не нашлось никого, кто мог бы нанести им решающий удар, как об этом сказал один из комиссаров: «Мы мертвы, но могильщика пока не видно». Перебирая кандидатов, претендующих на власть, он всех отверг как ни на что не способных…» ¹³⁸⁰Позже Ленин снова возвращался к теме: «Теперь, после ряда поражений буржуазии и ее сторонников, нам приходится слышать такие признания, как, например, Богаевского, имевшего на Дону лучшую в России почву для контрреволюции, который также признал, что большинство народа против них, а потому никакие подкопы буржуазии без иностранных штыков им не помогут» ¹³⁸¹.

В январе 1920 численность Красной Армии достигла 3 млн. человек, число новобранцев в Белую и Красную армии находилось в отношении 1:5. Но дело было уже даже не в численности, Белая армия была сломлена психологически. «17 февраля генерал Сидорин отвел войска северного фронта за реку Кагальник, но части не остановились на этой линии и под давлением противника отошли дальше. Дух был потерян вновь. Наша конная масса, временами раза в два превосходящая противника (на главном, Тихорецком направлении), висела на фланге его и до некоторой степени стесняла его продвижение. Но пораженная тяжким душевным недугом, лишенная воли, дерзания, не верящая в свои силы, она избегала уже серьезного боя и слилась в конце концов с общей человеческой волной в образе вооруженных отрядов, безоружных толп и огромных таборов беженцев, стихийно стремившихся на запад. Куда?» ¹³⁸²«И тысячи вооруженных людей шли вслепую, шли покорно, куда их вели, не отказывая в повиновении в обычном распорядке службы. Отказывались только идти в бой. А вперемежку с войсками шел народ – бесприютный, огромными толпами, пешком, верхом и на повозках, с детьми, худобой и спасенным скарбом. Шел неведомо куда и зачем, обреченный на разор и тяжкие скитания… С середины февраля армии наши отступали… Непролазные от грязи кубанские дороги надежнее, чем оружие, сдерживали энергию наступательного движения большевиков» ¹³⁸³.

Бывший английский посол писал: «Я сознаю, что лишь немногие согласятся с моими взглядами на этот вопрос, потому что наша интервенция оказалась на практике столь неудачной, что была осуждена в принципе всеми как ошибочная политика. Проводимая на самом деле скрепя сердце, она, несомненно, была ошибкой, и затраченные на нее деньги были выброшены на ветер. Союзные правительства, не имея ясно определенной политики и боясь себя скомпрометировать, прибегли к полумерам, неудача которых была почти предрешена» ¹³⁸⁴. Бьюкенен прав. Почему контрреволюция победила в Испании и Финляндии? Численность войск интервентов в Финляндии и Испании по отношению к численности населения более чем в 10 раз превосходила численность интервентов в Советской России. В Испании даже в абсолютных показателях количество иностранных интервентов 2,5 раза превышало их численность в России, хотя население Испании составляло всего 15% российского.

У. Черчилль по этому поводу писал: «В течение Великой войны было сделано слишком мало для того, чтобы достигнуть каких-нибудь ощутительных результатов в России… Тех чужеземных войск, какие вошли в Россию, было вполне достаточно, чтобы навлечь на союзников все те упреки, какие обычно предъявляли к интервенции, но недостаточно для того, чтобы сокрушить хрупкое здание советского режима. Когда мы узнаём об изумительных подвигах чешского армейского корпуса, становится ясным, что решительные усилия сравнительно небольшого числа верных американских или японских войск дали бы возможность соединенным русским и союзным войскам занять Москву еще до гибели Германии. Несогласованная политика и противоречия между союзниками… и личное нежелание президента Вильсона сделали то, что вмешательство союзников в дела России во время войны остановилось на таком пункте, на котором оно приносило наибольший вред, не получая никакой выгоды» ¹³⁸⁵.

Почему же интервенты не пошли на столь массированную агрессию против России?

Во-первых, не могли чисто по материальным соображениям. Россия не Испания и не Финляндия. Опустошенные Первой мировой войной экономики «союзников» не могли вынести еще одну крупномасштабную войну.

Во-вторых, демократические принципы в отличие от фашистских Германии и Италии для Англии и тем более США не были уже пустым звуком. У. Черчилль в этой связи оригинальным образом критиковал Ллойд Джорджа за его колебания относительно интервенции в Россию: «Неустойчивые, постоянно меняющиеся операции русских армий нашли отклик в политике, или, вернее, в отсутствии твердой политики союзников. Находились ли союзники в войне с Советской Россией? Разумеется, нет, но советских людей они убивали, как только те попадались им на глаза; на русской земле они оставались в качестве завоевателей; они снабжали оружием врагов советского правительства; они блокировали его порты; они топили его военные суда. Они горячо стремились к падению советского правительства и строили планы этого падения. Но объявить ему войну – это стыд! Интервенция – позор! Они продолжали повторять, что для них совершенно безразлично, как русские разрешают свои внутренние дела. Они желали оставаться беспристрастными и наносили удар за ударом. Одновременно с этим они вели переговоры и делали попытки завести торговые отношения» ¹³⁸⁶.

В-третьих, народы стран-интервентов и их передовые политики, в том числе президент США, признали прогрессивный характер русской революции и так или иначе оказали ей существенную поддержку.

В-четвертых, победа интервентам была не нужна. Консул США в Архангельске Крул писал в июне 1918 г.: «Я оставляю без внимания точку зрения, которая, на мой взгляд, должна в конечном счете оправдать интервенцию, а именно: наша политика в России должна быть такой, чтобы последняя оставалась в разрухе.Это помешает Германии использовать Россию так же, как после революции Германия помешала союзникам использовать Россию, способствуя сохранению там разрухи и беспорядка» ¹³⁸⁷. Но война закончилась, а интервенция не только не прекратилась, но, наоборот, только набирала обороты…