Интервью под прицелом
Шрифт:
— Это же не наркотики, дубина! Это яд. Ну-ка дай сюда эту упаковку!
— Не дам! Вещественное доказательство! — Игорь спиной заслонил скамейку, на которой лежало то, что осталось от Митьки. — Ты-то сидел тут, слинять думал, а я за этими таблетками бегал, и Василий меня опознает, так что мне не отвертеться.
— Ну с чего ты взял, что я собираюсь уничтожать эти таблетки? Я тоже, знаешь, и в клубе с вами засветился, и у девок тоже. Так что выплывать будем вместе.
— Или тонуть, — мрачно сказал Игорь.
Славик тем временем выковырял одну таблетку, разломил ее пополам и принюхался.
— Ну? — дернул его Игорь.
— Фу, не знаю, какой цианид, но вонища жуткая. Вызываем «скорую» и милицию или валим отсюда? — совершенно серьезно спросил Славик.
— Как это — валим?
— Ногами!
— А Митька?
— Так, а что теперь Митька? Все Митька. Пусть сам выкручивается, если сможет.
— Ты как хочешь, а я останусь, — твердо сказал Игорь.
— Ну да, конечно! — легко согласился Славик. — Это я тебя проверял. Давай вызывай «скорую», а я — милицию. Как думаешь, кто первым приедет?..
Первой приехала милицейская бригада, дежурившая неподалеку. Пока дожидались «скорую помощь», патрульные уже успели связаться с начальством и выяснить, что в последние несколько дней случаев отравления якобы безобидными лекарствами было уже больше десяти.
— Ну а я что говорил! — восклицал Славик.
— Ну мало ли что ты говорил, — усмехнулся старший по патрулю. — А съездить дать показания все-таки придется.
— Так ночь! Метро уже закрывается! — сказал Игорь.
— А вы не волнуйтесь. Когда мы вас отпустим — оно уже откроется! — захохотали остальные.
Турецкий провел бессонную ночь. Как теперь шутят, «читал пейджер — много думал». Он все пытался выстроить схему преступления, но какая-то ниточка уплывала от его внимания.
Светлана Перова сообщила, что и очевидцы дерзкого преступления «в прямом эфире», и свидетельницы из Пироговской больницы, где был убит Рафальский, и подростки, спасшие жизнь Силкину, чуть не погибшему под колесами локомотива, — все и безоговорочно опознали Виктора Корневича.
Турецкий изучил протоколы опознания. Тележурналист Екатерина Андрюшина видела преступника лучше всех, потому что находилась рядом с Голобродским. Она наконец-то перестала выпендриваться и показала, что подозреваемый стоял позади пенсионера с телекамерой в руках, еще тогда ее удивило, что он снимает происходящее, держа главного героя спиной к камере. А потом, когда старик начал падать, подозреваемый отпрянул от него и практически тут же скрылся. Катин оператор Корневича опознать отказался: тот прикрывался камерой, а внимание оператора было сосредоточено на Голобродском. Однако операторы и журналисты других каналов опознали Корневича безо всяких заминок, точно так же, как медсестра из Пироговки и подростки со станции Матвеевской.
Который раз Александр Борисович подивился наглости убийцы: столько журналистов, фотографов, телекамер, а Корневич будто и не боялся засветиться. И ведь действительно не засветился — нет ни одного четкого снимка, ни одного кадра с места убийства, где его можно было бы разглядеть.
Сейчас Корневич задержан, а Слава Грязнов вместе с Анатолием Пиявкиным тоже будто поселились на двое суток в СИЗО Матросской Тишины. Идет допрос за допросом. Если Корневич не расколется, то и опознание не явится таким уж аргументом для суда. Тут даже приметный шрам на щеке сыграет ему на руку, потому что и свидетели, опознавшие его, признаются, что запомнили в основном этот шрам — по нему и узнали. Умелый адвокат повернет этот факт в пользу своего подзащитного — наверняка.
Беспокоило также Александра Борисовича и орудие убийства: экспертиза показывала, что смертельный удар был нанесен тонким отточенным оружием, но точно назвать предмет эксперт не решался. Срок задержания Корневича истекал.
Накануне Турецкий на основании свидетельских показаний обратился в Тверской суд Москвы за постановлением об избрании в качестве меры пресечения Корневичу содержание под стражей. К утру, так и не уснув, Александр Борисович решительно отправился в Матросскую Тишину, чтобы собственноручно предъявить подозреваемому постановление на арест.
Он довольно быстро добрался по пустынным утренним улицам Москвы к следственному изолятору.
В ожидании задержанного ранний гость попросил дежурного сделать ему чайку, и только тут почувствовал, как на него наваливается сон. Усмехнулся даже тому, что все так не вовремя.
Ввели Корневича.
— Здравствуйте, я старший помощник Генерального прокурора России Турецкий Александр Борисович, — представился следователь. — Ознакомьтесь, пожалуйста, гражданин Корневич, это постановление на ваш арест! Вам предъявляется обвинение по статье сто пятой Уголовного кодекса. Часть вторая. Инкриминируются пункты: а — убийство двух или более лиц, в — лица, заведомо находящегося в беспомощном состоянии, з — совершенное по найму…
Что такое война, капитан Владимир Корневич знал не понаслышке, он принимал участие в двух чеченских кампаниях. И сколько бы ни изощрялись российские СМИ в корректных названиях «вооруженного конфликта», Корневич знал точно — он был на войне, что позволяло ему с некоторым снобизмом относиться к своим теперешним сослуживцам. Даже те, кто был старше его по званию, не заслуживали уважения по одной простой причине: им не довелось «понюхать пороха».
Владимир своими военными подвигами гордился и не скрывал, что во второй раз он вызвался пойти в Чечню добровольцем, чем очень удивил коллег. В военные части и в отделения МВД, как правило, спускались разнарядки: столько-то человек должны поступить в распоряжение действующей армии. Иногда выбор делался руководством, а иногда кидали жребий, от которого освобождались семейные военнослужащие и те, кому уже привелось повоевать.
Первый раз в Чечню Корневич попал именно согласно жеребьевке, но, уже будучи в Урус-Мартане, написал заявление с просьбой продлить срок его контракта. Когда же он вернулся домой — это был совсем другой человек. Война полностью изменила его представления о жизни.
Понятия о том, что такое хорошо и что такое плохо, общепринятые правила, мораль и все такое прочее, что ценилось в прошлом, осталось за бортом. Оказалось, что война — это и есть сама жизнь, когда все чувства обостряются до предела, ощущается насыщенность каждого дня, каждой минуты. Когда совершенно непригодны большинство знаний из обыденного повседневного прозябания, зато большое значение приобретают животные инстинкты. Животные действительно лучше людей чуют опасность и кровь и не теряют время и силы на бесплодные размышления — как им следует поступить наилучшим образом. Они просто действуют.
Корневича совершенно не волновало, каковы цели этой войны. Кто здесь прав, а кто виноват, кого требуется защищать, а кого наказывать. Он почувствовал лишь вкус крови, опасности, азарта — точнее, вкус той самой настоящей жизни настоящего мужчины, всю ту романтику, ради которой он и пошел в свое время в армию, служил долго и честно, сногсшибательной карьеры не сделал, ждал своего звездного часа. Но, попав в Чечню, Владимир Корневич понял: черт с ней — с карьерой! Что там лишние звездочки на погонах, когда он увидел настоящее…