Иные измерения. Книга рассказов
Шрифт:
Страх за дочку придал силы. Ринулся к ним, вырвался, добежал.
Через несколько минут, уже в такси, выезжающем из городка на шоссе, оглянулся. «Фольксвагена» сзади вроде не было.
— Смотри, как мне замечательно сделали зубы. Отдала наши последние деньги, — сказала жена. — А ты как провёл время с этими бездельниками?
— Чудесно. Чудесно провёл время.
Тупик
Я был взбешён.
Сидел дома в тишине и прохладе, работал. Вдруг позвонила со службы жена. Срочно, ко второй половине дня нужна справка, заверенная в нотариальной конторе.
Неважно, какая. Сейчас не об этом речь.
Вторую неделю в Москве африканская жарища. На солнце под 50 градусов.
Топаю в нотариальную контору. Где-то поблизости, на соседней улице была такая вывеска.
Нет такой вывески! Вместо неё теперь «Юридическая консультация». Там милая секретарша объясняет: нотариальную контору я могу найти всего в двух автобусных остановках отсюда.
Еду в набитом пассажирами потном автобусе.
Да, вот она, «Нотариальная контора». Яростно дёргаю за ручку запертой двери, пока не замечаю объявление: «Закрыто. Нотариус в отпуске».
Растерянно спрашиваю у прохожих, где мне найти другую такую же контору.
И тут на моё счастье приостанавливается разговорчивая пожилая женщина, указывает в сторону уходящей направо ближайшей улицы, объясняет:
— Пройдёте по ней почти до конца. Второй или третий переулок направо. Сама там недавно была, оформляла документ на поездку внучки за границу. Близко! Успеете до перерыва.
Послушно топаю мёртвой, вымершей от жары улицей. Первый час дня. Действительно, могу влипнуть в обеденный перерыв. И вообще, чего доброго, там может быть очередь.
Прошёл уже мимо первого переулка направо.
…И прохожий не пройдёт, и машина не проедет. Не у кого переспросить: а туда ли иду?
Улице нет конца. И переулков больше не видно. Ни направо, ни налево.
Вот ведь как бывает: чувствуешь, что не туда идёшь, и всё-таки продолжаешь переть по ложному пути.
Чахлые, с пережаренной солнцем листвой тополя у облупленных пятиэтажек. Ни детей, ни собак. Ни старушек на завалинках.
Как в дурном сне… Словно оказался не в Москве, не в моём родном городе. Вот уже, кажется, виден конец проклятой улицы.
Громадная мусорная свалка над переполненными мусорными баками, тянет вонью.
Чуть не до слез жалко себя. Стою в этом пекле, не в силах ни повернуть назад, ни пройти вперёд, узнать — что там, за этими Гималаями нечистот.
И тут я заметил какое-то движение.
Из-за баков вынырнула фигурка подростка, выкатывающего впереди себя железную тележку с картонной тарой.
— Эй! — крикнул я, направляясь навстречу. — Случайно не знаешь, где тут поблизости нотариальная контора?
Вопрос был заведомо глупый.
Фигурка замерла. И вдруг кинулась бежать, оставив тележку.
— Эй, остановись! В чём дело?
Абсурдность ситуации вконец обозлила меня. Я кинулся вслед и с неожиданной лёгкостью нагнал поскользнувшуюся на какой-то дряни фигурку. Схватил за ворот пропотевшей ковбойки, вздёрнул — и увидел перед собой глубокого старика, перепуганного, с трясущимися руками, с сочащимся кровоподтёком на виске.
— Извините, — пристал я к нему с тупостью, объяснимой разве что жарой и моим отчаянием. — Вы случайно не знаете, есть ли поблизости нотариальная контора? И что там, за этой мусорной свалкой?
— Не знаю. Там рельсы.
— Какие рельсы? Откуда рельсы? Там что, железная дорога?
— Не знаю. — Его прямо-таки трясло от страха. — Я два месяца в Москве. Ничего не знаю.
— Вы кто? Почему вы боитесь меня?
— Отпустите.
— Да я не держу вас. В чём дело? У вас на виске рана.
— Били в милиции. В «обезьяннике».
— За что?
— Вышел в город. Нет документов.
— Кто бил? Милиционеры?
— Нет. Говорю — в «обезьяннике». Сутки держали в железной клетке с ворами и наркоманами. Узнали — из Грозного. Чуть не убили.
— Так вы — чеченец?
— Русский. Василий Спиридонович.
— Василий Спиридонович, вам, наверное, нужно в больницу. На перевязку.
— Нет! Опять заберут. За меня взятку дали, чтоб выпустили. В милиции сказали: ещё попадёшься — убьют.
— Как же так? Сколько вам лет?
— Сорок два.
— Вам?! Сорок два?
— В Чечне всех убили. Жена. Четверо детей. Всех.
— Кто? Русские?
— Жену и старшего сына — боевики. Других — солдаты из России… Отпустите!
— Василий Спиридонович, может быть, поедем ко мне, пообедаем, обработаем рану? Кем вы были до этой войны?
— Учитель. Русский язык и литература. Так вы меня отпустите?
Забыв, зачем я здесь среди этого вонючего пекла, забыв обо всём, я стоял и смотрел, как он трусцой подбегает к своей тележке, суетливо подправляет сваливающиеся на сторону картонные ящики и скрывается от меня, как от проказы, за углом последней пятиэтажки.
Хызыр
Рослый молодой турок, которого привела Маша, сидел у меня дома, в московской кухне, пил кофе, рассказывал наперебой с Машей на чистейшем русском языке об их неожиданной затее. Я испытывал нарастающее чувство острой зависти.
Ещё бы! Этот парень был жителем Стамбула, его юность овевали ветры Средиземного и Чёрного морей, перед его глазами колыхались на мачтах флаги всех кораблей мира. Он вдыхал ароматы растущих на улицах и во дворах шелковиц, гранатовых и апельсиновых деревьев, пряные запахи гигантского крытого Куверт-базара, вмещающего под своими сумрачными сводами свыше ста торговых улочек и закоулков; слышал гортанные крики водоносов, призывное пение муэдзинов с высоких минаретов, удил барабульку и кефаль на берегу Босфора. А сзади в кофейнях и ресторанчиках набережной позвякивали кофейные чашечки, турки курили кальян, играли в нарды. Сквозь звуки музыки слышалась арабская, английская, немецкая, французская, испанская речь…