Иные измерения. Книга рассказов
Шрифт:
— К сентябрю привезите мне комедийный сценарий или хотя бы по заявке на комедию, — обратился к нам, четверым слушателям высших сценарных курсов, знаменитый кинорежиссёр Иван Пырьев.
Почему он выбрал для этого задания именно нас, было непонятно.
— Если хотите, готов каждому ставить в день по бутылке «Столичной». Только чтоб к сентябрю сценарии были. Считайте это правительственным заданием.
Я не любил фильмы Пырьева. Особенно такие лубочные, как «Свинарка и пастух», «Волга-Волга». В самом начале одного из них появляется
Ничего подобного я поставлять Пырьеву не собирался. И жизнь вокруг была такая — не до смеха.
Тем не менее отказаться от этого задания не хватало решимости.
Ничего в голову не приходило. «Это от жары», — подумал я и решил завалиться спать в надежде, что к ночи жара спадёт, можно будет как следует сосредоточится и что-нибудь придумается.
Только поспать не удалось. В голову, воспалённую жарой, лезла всякая чушь. То вспомнился местный житель Вано, который, желая приударить за дамой-курортницей, сорвал с клумбы цветок, и чтобы продемонстрировать ей, как он замечательно благоухает, сунул нос в раскрывшийся бутон. Оттуда вылетела пчела и мгновенно ужалила его в этот самый нос. То привиделся подвыпивший Ворошилов, который несколько лет назад пустился в пляс здесь, в приморском ресторане «Амра»…
Ночью, разметавшись в поту, я вспомнил, как мальчиком во время эвакуации в Ташкенте, чтобы спастись от летней духоты, по совету местных жителей, спал с мамой на полу.
В темноте я стянул с кровати матрац с простыней и подушкой на пол, принёс из кухни хозяйский радиоприёмник ВЭФ. Подключил его к сети.
Лёжа, стал искать на коротких волнах какую-нибудь станцию на русском языке. Дома в Москве привык засыпать под бормотание радио.
Сквозь вой и треск наконец-то пробилась русская речь. Это был «Голос Америки».
То, что я услышал, заставило меня прижать приёмник к уху. Решил, что ослышался. Лихорадочно крутил ручку настройки. Попал на «Би-би-си». И тут глушило. Но всё-таки можно было разобрать, что вчера войска Варшавского пакта вошли на территорию Чехословакии. Советские танки ворвались в Прагу.
Невидимая сила рывком подняла меня с пола.
Что я знал о Чехословакии? Некоторое время назад до меня долетел ветер начавшихся там перемен. Вдруг получил по почте увесистый томик «Млада советска поэзие», где были переводы и моих стихов.
Людей, которые с любовью выпустили эту книгу, сейчас расстреливали из танковых орудий…
Было без четверти пять, когда я вышел из дома. Душно мне было, душно.
Пересёк шоссе, одолел железнодорожную насыпь, с грохотом спустился на усеянный галькой берег.
Разделся. Поплыл в светлеющем море. Оставляя на берегу адскую духоту, которая что зимой, что летом душила нас, как фашистская газовая камера.
— Эй! Куда плывёшь?! Запрет до шести. Здесь граница. Возвращайся, — услышал я усиленный мегафоном голос.
На берегу смутно виднелся наряд вооружённых пограничников с овчаркой на поводке.
Происшествие
Она проснулась рано. Сквозь штору просвечивали солнечные блики. «Наконец-то кончились дожди, — подумала она. — Настало бабье лето».
В кабинете звякнула посуда.
«Встал, — догадалась она. — Просматривает газеты».
Пошла в ванную, приняла душ. Мельком глянула в зеркало. Увидела старое тело, шрам на бедре. Быстро надела халат, причесала коротко остриженные волосы, прошла в кабинет.
Муж одиноко возвышался над столом. Как обычно, пил чай. Читал газеты. Необычным было лишь то, что сегодня он встал слишком рано для субботы, раньше жены.
Пять телефонных аппаратов стояли по левую его руку на специальном столике. На диске одного из них золотился герб Советского Союза.
— Доброе утро, — сказала она. — Гоняешь тут без меня пустой чай, не завтракал.
Он положил газету, взглянул на жену. В этот момент зазвонил один из телефонов. Снял трубку.
— Слушаю.
Никто не ответил. Он положил трубку на место.
— Кто это мог быть? — спросила жена. — Может быть, это звонил Леонид Ильич? Переживает, что дочь попалась на этих преступлениях с бриллиантами…
— Рано. Брежнев так рано не просыпается. Чего стоишь? Присядь. Хочешь, сварю тебе кофе и принесу сюда?
— Бесстрашный мужик, зачем тебе нужно было вскрывать это дело? — Она подошла к мужу, поцеловала в седой висок, спросила: — У тебя плохое настроение?
— С чего ты взяла?
— Давай всё-таки померяю давление?
— Чего ради? Прекрасно себя чувствую.
Но она настояла. Принесла из спальни танометр, он задрал рукав домашней куртки. Давление оказалось почти идеальное — 130 на 80.
— Знаешь что, милая моя, — сказал он, с грохотом отодвигая стул и поднимаясь во весь рост, — неужто будем опять, как старики, всю субботу торчать дома и мерить друг другу давление? А не махнуть ли нам в «Светлое»? На два дня. Погода вроде установилась. Побудем на воздухе. Ты у меня бледненькая. Давай?
— Давай, — согласилась она, тронутая его заботой. — Наверное, нужно туда позвонить?
— Всё сделаю. Собирайся.
Пока жена наскоро делала себе кофе, переодевалась в спортивный костюм, он выбрился. Позвонил и в «Светлое», и личному водителю Николаю Егоровичу. Договорился, чтобы тот подъехал через полчаса.
— Ну что, собралась? — спросил он, входя в спальню.
Жена сидела перед трюмо, рылась в плетёной корзиночке с лекарствами.
— А что, собственно, брать? В «Светлом», в нашем номере, надеюсь, всё сохранилось, как мы оставили в последний раз.
— Последний раз были в июне, а теперь конец сентября. На всякий случай кофту возьми потеплее.