Иные измерения. Книга рассказов
Шрифт:
Он проводил меня в ванную, где я умылся. Подал чистое полотенце. Вдруг попросил:
— Вы не посмотрите Лялю? Боюсь, у неё что-то с головой, с нервами.
— Кто она вам?
Он беззащитно посмотрел на меня, сказал:
— Самый дорогой человек. Любовница.
Даже голос не понизил. В ответ на мой изумлённый взгляд добавил:
— Это уже много лет. Жена всё знает.
— Ладно. Завтра попробую разобраться. Если сама захочет.
Я проснулся на рассвете от воркования горлицы.
Садовник опять поливал из шланга заросли цветущих растений. Я вспомнил о змее, о встретившемся в Домодедово Кириллове. Другой человек подумал бы о плохих предзнаменованиях. Но я в них не верю.
Машина за мной должна была приехать через полтора часа — к восьми, и все это время я то прохлаждался на балконе, то расхаживал по номеру, пытаясь осознать события прошлого вечера.
Ляля оказалась зав. Отделом культуры ЦК. К ней была прикреплена «Волга» с водителем. Она отвезла меня от Исмаила Алтыевича к себе домой ужинать.
Жила в обычной девятиэтажке, в трёхкомнатной квартире. Первым делом познакомила с мужем — инженером-гидрологом и ушла на кухню готовить ужин.
Немногословный, угрюмый человек, он не понимал, кто я такой, но, впрочем, старался быть любезным, предложил выпить коньяка.
Когда я отказался, выпил сам.
Я чувствовал себя крайне неловко от того, что только что был у любовника его жены.
Ляля постаралась. На столе, накрытом праздничной скатертью, появились корейские маринады, манты, плов с бараниной, узорчатое блюдо с фисташками, бутылка шампанского.
И все это было устроено ради меня. Чего ради?
Сама Ляля не пила, почти ничего не ела. Какая-то гнетущая атмосфера царила здесь. И я был уже не рад тому, что, будучи совершенно чужим человеком, согласился прийти на этот ужин. На свою голову, чтобы хоть как-то разрядить обстановку, не нашёл ничего лучшего, чем спросить:
— У вас есть дети?
И услышал историю, которую рассказал муж Ляли, в то время как она молча сидела, держась пальцами за виски.
Есть у них семнадцатилетний сын. В прошлом году, когда родители отдыхали в болгарском санатории около Варны, он потребовал у дедушки и бабушки — родителей отца, чтобы те дали ему ключ от гаража, где стояла семейная машина. Старики ключ не давали. Тогда он зарубил их обоих топором. Тем же топором сбил с гаража замок. Поехал кататься. Сшиб насмерть женщину. В результате попал под суд. Мать использовала все свои связи. Судмедэкспертиза признала его сумасшедшим, и теперь он заперт в психиатрической лечебнице.
— Хочу, чтобы вы на него посмотрели, — сказала Ляля, вставая.
Она привела меня в свою комнату — неожиданно маленькую. С туалетным столиком, полками для книг, картинами на стенах, по-солдатски узкой кроватью. На письменном столе в рамочке красовалась фотография её отпрыска.
— Я гибну, — тихо сказала Ляля за моей спиной. — Спасите меня.
…Теперь, утром, вспоминая в номере гостиницы о вчерашнем вечере, я осознал, что в тот момент, обернувшись к ней, увидев прекрасное лицо с глазами, полными слез, я почувствовал магнитную силу притяжения. Готов был обнять её, защитить.
Машина пришла за мной точно в половине восьмого утра.
Я прихватил с собой сумку с куклой для девочки Яны и поехал к Исмаилу Алтыевичу.
— Попрыгали? — спросил я его первым делом.
— Нет, — признался он и предложил для начала выпить с ним кофе, позавтракать.
— Потом, — сказал я. Попросил его лечь на диван. Мысленно попросил Бога о том, чтобы произошло чудо исцеления, и принялся яростно дробить камни своим бесконтактным способом.
Вошла жена. Взглянула и вышла.
— Она не верит, — произнёс Исмаил Алтыевич. — А я верю. И Ляля верит.
— Потом, — сказал я. — Потом.
Вера пациента в мои манипуляции не обязательна. Главное, чтобы верил я.
По окончании сеанса уговорил его, чтобы он попрыгал передо мной сначала на двух ногах, потом на одной. А когда перешли на кухню, заставил выпить полный стакан воды.
— Вот и все, — сказал я. — В течение суток камни должны выйти. В виде песка. Когда это произойдёт, сразу сообщите мне.
Исмаил Алтыевич сварил кофе в джезвее, сам приготовил завтрак. Жена его уже ушла на службу. Она работала экономистом.
Хотя во время нашего завтрака, к досаде хозяина, беспрерывно звонил телефон, то из Совмина, то из Москвы, он все начинал разговор о Ляле. Мол, как показалось мне вчера у них в гостях, понравился ли муж, знаю ли я о трагедии с их сыном. В конце концов сказал:
— Посмотрите её. С ней нехорошо. Часто бывает неадекватна. Она сама попросила меня, чтобы вы её продиагностировали.
— Попробую.
— Когда?
— Хоть сегодня. После вас хочу навестить одних знакомых. Часам к двум вернусь в гостиницу.
— Спасибо. Я ей позвоню. Простите, а кто ваши знакомые?
— Семья профессорши из университета, — я назвал фамилию.
— Знаю! Она известный специалист по немецкому, дочь — художница. Скажите, а могли бы вы продиагностировать на расстоянии или по фотографии нашего хозяина — главу республики?
— Нет. Этого не умею. Он что, болен?
— Наоборот. — Исмаил Алтыевич тяжело вздохнул, посмотрел на часы. Ему давно пора было ехать на работу.
Я доехал с ним до центра города. Выходя из машины, услышал напоминание:
— Значит, в два к вам приедет Ляля.
Что-то неладное было со всеми ними. Эта открытость ко мне — незнакомому человеку, какая-то опасная откровенность. Я помнил, как Исмаил Алтыевич сказал: «Зарежут» — и показал пальцем в потолок…
Я подходил к дому, где жила знакомая профессорша — Лина Генриховна, и пытался вспомнить имя её взрослой дочери — матери Яны. Дочь была художница, неплохая.
«Навещу их, дождусь, пока не сегодня-завтра выйдут камни у Исмаила Алтыевича, и пора уносить ноги», — думал я, входя в подъезд и нажимая кнопку звонка на первом этаже.