Иные песни
Шрифт:
Письмо от князя дзайбацу было полуторамесячной давности, в том смысле, что тогда добралось в Воденбург, написали же его еще парой недель раньше. Кристофф решил показать его Иерониму именно сейчас, как очередной аргумент в длящейся вот уже несколько дней — со встречи на выгонах — кампании по уговорам Бербелека. Риттер склонял его к путешествию в Александрию — от чего господин Бербелек отделывался поверхностными, необязательными отговорками.
— А у тебя есть что-то более важное? — долбил Кристофф. — И что же? Какие-то планы, о которых я ничего не знаю, новая карьера, новый образ жизни, хоть что-то?
Не было у него ничего.
Кристофф загорелся идеей, как загорался любой из них, и все же необходимость поездки в Александрию возникала в их разговорах уже не раз. Иероним напомнил, как сильно желал отправиться туда
— Во-первых, раньше или позже, нам придется договариваться с Африканской, подписывать условия. — (Представительство Африканской Компании находилось как раз в Александрии.) — Во-вторых, если бы нам удалось избавиться от посредников в доставке южных пряностей, мы начали бы всерьез зарабатывать на обратном карго. В-третьих, заказы Гипатии. В-четвертых, я ведь не говорю, чтобы ты сразу на ней женился, но, сам понимаешь, горячие ночи в Золотой Ауре рядом с племянницей министра торговли… это ведь большой капитал. В-пятых, сам почитай, что пишет Йидзё. Нам нужно держать руку на пульсе. В конце концов, что оно такое — три-четыре месяца? Кристе, да я все оплачу из собственного кармана.
Икита-сан писал на классическом греческом, который отнюдь не грешил под его пером излишним чувством и напыщенностью. Сам господин Бербелек никогда его не видел лично. Зато Кристофф и Йидзё встречались за Западным Океаносом лет двадцать назад.
Тогда из иппонских колоний в западном Гердоне отправилась — частично оплаченная самим императором Айко — экспедиция для исследования географии и керографии Горла Евзумена, того самого узкого перешейка между Северным и Южным Гердоном. Именно тогда возник план выморфировать там межокеаносовый канал по примеру Канала Александра, соединяющего Средиземное и Эритрейское моря; господин Бербелек помнил, что писали о том «перерезании Горла» все европейские газеты. В экспедиции, от одного из заинтересованных в инвестициях дзайбацу, как раз и участвовал молодой Йидзё Икита.
Начинание оказалось неудачным, экспедиция вошла прямо в обезумевшую Форму одного из туземных кратистосов, бегущих на юг под натиском распускающегося, точно холодный железный цветок, антоса Анаксегироса. Пришлось как можно быстрее возвращаться на землю ровного кероса, пока они сами себя не позабыли. Ближе всего члены экспедиции оказались от Гердон-Арагонии. Самых больных забрал на борт корабль, ведомый отцом Кристоффа Ньютэ. Кристофф был на нем вторым офицером. Выхаживал Йидзё, тот страдал от заражения крови и деформаций костей. Тогда они и подружились, смешали свои морфы. Когда через несколько лет Кристофф создавал Купеческий Дом Ньютэ, Икита финансировал его начинание не колеблясь и не потерял на этом. Как активный дольщик, он до сих пор делился с Кристоффом важной информацией, добываемой неисчислимыми шпионами дзайбацу Икита, восьмой силы Божественной Империи.
«Течет там река, человек, перейдя ее, перестает быть человеком» — так говорят, такие рассказы нам повторяют. Сплетни о появлении новых кратистосов кружат каждую весну, будто проклевываясь из завихрений кероса вместе с ежегодным пробуждением природы. Мы проигнорировали их, как и сотни подобных ранее. И все-таки позже начали доходить сведения о растущей заинтересованности теми землями со стороны разнообразных европейских и азиатских Сил, направлялись туда с неясными целями посланники королей и кратистосов, возвращались, не возвращались, шли следующие. Нынче даже неважно, что воистину является источником и причиной тех сплетен; теперь уже сам интерес относительно конкуренции достоин исследования. Именно так из случайного совпадения желаний рождается жизнь, нечто возникает из ничего.
Случайное совпадение желаний. Господин Бербелек размышлял над дорогами судьбы. Сложив письмо Икиты, он зажег махорник, дым поможет. Дорога первая: поеду в Александрию. И впрямь ли Шулима — крыса Чернокнижника? Там, в антосе Навуходоносора, у него, по крайней мере, будет больше шансов. А если не крыса? Тем лучше. Дорога вторая: не поеду в Александрию. И впрямь ли Шулима — крыса Чернокнижника? Окажется подальше от меня, не буду мозолить ей глаза, счастливой дороги; сам тоже покину Воденбург, не поеду в Иберию, спрячусь где-нибудь еще. А если не крыса? К чему ведет меня мое вожделение?
Нужно взглянуть на себя глазами Авеля: что сделал бы на моем месте Иероним Бербелек? Сбежал бы? Скрылся бы и молил, дрожа, чтобы опасность миновала? Или же истинный Иероним Бербелек встал бы на ее пути с поднятой головой?
Лучшее время начать изображать именно такого Иеронима.
Он придвинул пепельницу. Прижатое ею, на углу стола лежало приглашение на ужин к князю, начертанное на официальном дворцовом пергаменте. Эстле Амитаче наверняка там будет. Проверил дату — сегодня. Господин Бербелек пойдет.
Влюбившись, Авель Лятек в тот же самый миг всей душой возненавидел объект своего чувства.
Звали ее Румия, была она внучкой князя Неургии. Юноша увидел ее и залился румянцем. Увидел ее и понял, что недостоин поднимать на нее глаз. Рожден и умрет ее рабом. Преклоняет колени, поскольку не может не преклонять.
Ужин подали в Зале Предков. Здесь, в воденбургском дворце, где Григорий Мрачный жил столетиями, его Форма отпечаталась глубже всего, и труднее всего было ей сопротивляться. Никто не улыбался. Разговоры стихали уже во внешнем холле. Алитэ неуверенно пробормотала еще что-то раз-другой, но после и она лишь поводила по сторонам подавленным взглядом. Пирокийная инсталляция пронизывала дворец густой сетью металлических жил, со всех сторон гостей окружали созвездия ярких светил — и все же царило ощущение тьмы, волглого мрака, осклизлой черноты, стекающей вниз по ступеням, стенам, панелям, древним камням, по коврам, драпировкам, гобеленам, серебру и золоту. Огни дрожали не от жара, дрожали от холода; по коже гостей ползли мурашки. В Зале Протокола в высоком камине ревел сильный огонь, однако отсветы его не простирались и на несколько шагов от очага — по крайней мере так казалось Авелю. Отец предупредил их, оделись тепло. Обязывала их сдержанная элегантность, гердонская простота. Ужин давали в честь вновь назначенного посла Колонии. Господин Бербелек регулярно получал приглашения на подобные приемы, поскольку был единственным жителем Воденбурга — кроме его владык и нескольких мастеров из местной академии, — о ком княжеские гости могли слышать ранее; кроме того, принадлежал к аристократии и не доставлял хлопот, редко высказывая собственные суждения, обычно же поддакивая более благородным собеседникам. Был замечательно предсказуем, мечта любого мастера протокола: человек, совершенно определяемый чужими Формами. Моментально ощущал любое изменение дворцового этикета. Двери только начинали отворяться — а он уже поворачивался к ним, колени сгибались, склонялась голова. Дело даже не в том, что он преклонял колени первым, — он преклонял их именно тогда, когда преклонять надлежало. Авель припоздал и продолжал стоять, когда они входили: князь, княжна, две дочки, внук и внучка. На миг перехватил ее взгляд. Румия, знал, что ее зовут Румия. Она усмехнулась ему уголками губ, не то вопросительно, не то поощряюще. Он пал на колени. Стиснутые кулаки ткнулись в холодный пол, кровь ревела в ушах. Что за унижение!
Ужин подали в Зале Предков, под внимательными взглядами пращуров князя, что следили за едящими из-под потолка, из галереи портретов, созданных величайшими демиургосами кисти и полотна. Авель поглядывал на картины с подозрением. Эти богато одетые мужчины и женщины с прекрасными, суровыми лицами, казалось, выглядывали из рам, поворачивались именно к нему. Он сосчитал портреты: семьдесят два. Как глубоко в прошлое погружена история рода Неурга? Сколько поколений аристократов стоит в тени позади белокожей Румии?
Приходилось слушать посла Колонии, эстлоса Каролю Ройку, который витийствовал над индюком в грибном соусе:
— До того они одичали, что, хм, утратили всякое чувство иерархии, не существует общественных структур, лишь, мхм, одна огромная орда, в которой голос каждого одинаково значим, и всё решают сообща, один, один и один, аморфная масса. Ни королей, ни невольников, нет ни верха, ни низа; хмм, забыли всё.
— Забыли? — отозвался Авель с другого конца стола и сразу же пожалел, что открыл рот, поскольку, хотя Румия из-за этого и глядела теперь на него, глядели на него и все остальные, и внезапно пришлось сражаться изо всех сил, чтобы, под тяжестью их холодных воденбургских взглядов, произнести еще хотя бы слово. — Забыли или та Форма никогда и не была им дана? Может, Анаксегирос там и вправду первый?