Инженеры
Шрифт:
– Ну, идите, а я буду приготовлять к ужину.
По извилистым дорожкам сада Елизавета Андреевна и Карташев прошли к обрыву над Днестром, где стояла вся обросшая диким виноградом беседка.
Карташев сел рядом с ней и казался сам себе таким маленьким и неустойчивым, что все боялся, что вот он ее толкнет, и она, вздрогнув, растает, сольется с тем живым и прекрасным, что было перед глазами: сверкающая лента Днестра, неподвижная полоса зеленых камышей, прозрачное небо непередаваемых тонов. И все: небо и река, камыши и воздух замерли в своей неподвижности,
Песня смолкла, Карташев спросил:
– Кажется, очень хорошо спето?
– Хорошо... Это на соседней даче один больной чахоточный студент поет.
– Какая это песня?
В ответ Елизавета Андреевна вполголоса запела песню - так мелодично, так музыкально, что Карташев боялся пошевелиться, чтобы не нарушить очарованья.
Когда она кончила, Карташев сказал:
– Ах, как хорошо вы поете; наверно, вы и играете отлично, - это сразу чувствуется. И знаете, пенье бывает - помимо того, хорошее ли оно или нет, умное или глупое. У вас умное, очень выразительное. Ничего лучше нет на свете пенья, музыки...
– Природы... - лукаво подсказала Елизавета Андреевна.
– А разве это не проявленье все той же природы? Все один и тот же общий, гармоничный аккорд одного и того же оркестра, где природа, музыка, красота - под общей дирижерской палочкой.
– А кто дирижер?
– Кто? Молодость.
– А когда молодость пройдет?
– Впрочем, нет, не молодость. Чувство красоты, любви к музыке, к природе остаются вечно в человеке. Напротив, молодость мешает созерцательному настроению. Она отвлекает, она, как буря на море, постоянно волнует поверхность, закрывает даль тучами и не дает возможности отдаваться полностью наслаждению сознания, что живешь и чувствуешь. Я буду очень счастлив, когда эта молодость со всей ее ненасытимостью оставит меня.
Елизавета Андреевна улыбалась, и теперь Карташев сравнивал ее с той единственной звездочкой, которая появилась на горизонте и робко, нежно и нерешительно искрилась там.
Он вспомнил вдруг Аделаиду Борисовну и горячо сказал:
– И вы знаете, в молодости человек при всем желанье не может быть честным.
– Напротив, я думаю, только в молодости, пока земное не коснулось еще, и может быть и честен и идеален человек. Никто же сразу не берет взяток...
– Я не об этом, это уж полная гадость, о которой и говорить не стоит. Нет, а вот возьмите так: вы кого-нибудь любите - хотите его любить всю жизнь, и вдруг чувствуете, что вам и другой уже начинает нравиться...
– Значит, не очень любите.
– Не знаю, на своем веку я очень любил, а никогда застрахован не был.
– Может быть, еще полюбите и застрахуетесь. Не большой еще ведь век ваш.
– Больше вашего, во всяком случае.
– Тот большой век, кому меньше жить осталось, - ответила грустно, загадочно смотря вдаль, Елизавета Андреевна.
– А кто это знает? - спросил Карташев.
– Знаю, - кивнула головой Елизавета Андреевна и, встав, сказала: Сыро, пойдем домой.
Становилось
Под нависшими деревьями сада было уже совсем темно, и казалось, и сад расплывался и уходил в эту темную туманную даль. Только около самого дома светлые пятна из окон падали на клумбы, и ярче вырисовывались в них розовые кусты центифолий.
На террасе уже стоял накрытый стол, такой же белоснежный и яркий. Карташеву опять хотелось есть.
Елизавета Андреевна прошла к тут же стоявшему роялю и стала наигрывать сначала одной рукой, а затем и двумя.
Вошла старшая сестра и сказала:
– Лиза, надень накидку.
– Мне не холодно.
– Опять будет лихорадка. Играй, я принесу тебе.
Сестра пришла и накинула ей на плечи черную кружевную накидку. Накидка эта очень шла к Елизавете Андреевне, и Карташев смотрел на нее и ломал голову, где в Эрмитаже, между старинными картинами, видел он такой бюст, такую античную головку герцогини или маркизы, а может быть, и королевы.
– Что вы, как жук, приколотый булавкой, сидите? - спросила его старшая сестра.
Младшая тоже посмотрела на Карташева и, бросив играть, рассмеялась нежным серебристым смехом.
Карташев тоже рассмеялся.
– Знаете, ваша сестра какая-то маленькая волшебница...
– Ну, вы, однако, поосторожнее, потому что, если это услышит ее жених...
Карташев почувствовал что-то неприятное, как резнувшая вдруг ухо фальшивая нота, но быстро ответил:
– Жених только счастлив может быть, что у него такая невеста, и не во власти всех женихов мира отнять у вашей сестры ее свойство...
– Не слушай его, Лиза, потому что мне Ваня говорил, что он и сам уже заинтересован одной барышней.
– Если это так, то тем сильнее я только чувствую все прекрасное.
Старшая сестра только головой покачала.
– Ну, ну, хорошо язык ваш подвешен, и беда тем, кто на тот колокольный звон ваш попадется.
Пришли Петров, оба брата Сикорских и сели ужинать.
– Ну, надо водки выпить, - сказал Петров и налил себе объемистую рюмку. - Вам наливать? - обратился он к Карташеву.
– Я не знаю, - ответил Карташев.
– Попробуйте, - сказал Петров и налил Карташеву такую же рюмку.
Но в то же время Марья Андреевна протянула руку, взяла рюмку Карташева и, подойдя к краю террасы, выплеснула ее.
– Нечего развращать людей, - сказала она.
– Ого, значит, и вас уже посадили на цепочку, но все-таки зачем же добро выливать? не он - другой кто-нибудь выпил.
Подали ароматные на поджаренном луке бризольки, свежепросоленные огурцы; Карташев съел и два раза накладывал себе еще.
– Валяйте, валяйте, - говорил ему Петров, - этим лучше, чем чем-нибудь другим, вы заслужите ее милость. Смотрите, смотрите, какими любовными глазами она смотрит на вас.