Инженеры
Шрифт:
На вокзале толкотня, масса пассажиров. Знакомый начальник станции дал Карташеву купе, в котором он и заперся, спасаясь от ищущих себе места пассажиров. И только когда уже поезд тронулся, он выглянул в проход вагона.
Прямо против его купе стояла девушка, та самая, которая в прошлом году ехала на пароходе с своим женихом-моряком. У ног ее лежал маленький изящный чемоданчик.
Очевидно, места не хватило, и она решила ехать, стоя в проходе.
Очевидно, и она узнала его.
– У вас нет места?
– Нет.
–
– А вы сами как же?
– Я найду себе где-нибудь.
– Но мы могли бы и вдвоем поместиться в этом купе.
– Если вы ничего не имеете против...
Девушка нагнулась, но Карташев предупредил и бережно внес ее чемодан в свое купе.
Вошла и она и, легко присев у открытого окна, смотрела в темнеющую даль.
– Если вы не боитесь ветра, может быть, предпочтете смотреть встречу поезда.
Она молча поменялась с Карташевым местами.
Оба некоторое время молчали.
Она заговорила первая:
– Мы, кажется, в прошлом году с вами ехали вместе на пароходе.
– Вы ехали с вашим женихом...
– Теперь уже муж, и я только что проводила его: он приезжал на несколько дней в отпуск.
– А я только что приехал из Одессы на пароходе... Я провожал свою невесту и, так же, как и вы в прошлом году, ехал с ней на пароходе. Мы вспоминали о вас, и я говорил своей невесте, что завидовал вам тогда... Не думал я тогда, что через год...
– Вы инженер?
– Да.
– Вы моего двоюродного брата не знаете? Сикорского?
– Валериана Андреевича?
– Да.
Карташев обрадованно заговорил:
– Как же не знаю. В постройке я был его помощником. Мы старые знакомые, друзья еще с гимназии.
Они быстро разговорились. Она оказалась веселой и бойкой спутницей. Оба они были как бы товарищами по несчастью: она проводила своего мужа, он свою невесту.
Она была хороша. Полное, упругое тело на плечах и верхней части груди просвечивало чрез ее ажурную кофточку. Здоровый румянец играл на щеках, черный пушок оттенял сочные, нежные губы, серые большие глаза ее смотрели и обжигали из-под черных ресниц.
Наступали сумерки, становилось темно, а кондуктор все не зажигал огней.
Карташев как-то особенно чувствовал себя. Ему хотелось говорить, говорить о своей невесте и в то же время смотреть в эти серые глаза, смотреть на пушок губ и жадно следить за подергиванием их, когда, смеясь, она вдруг показывала ряд мелких, блестящих, как смоченный жемчуг, зубов. Хотелось коснуться ее маленькой, пухлой руки, коснуться ее розового, полного тела. И от этого кровь горячо вдруг приливала к его сердцу и сладкая истома, как набежавшая волна, охватывала его всего.
И тогда они оба сразу смолкали, смотрели в окно и опять друг на друга, и словно что-то вспыхивало опять в их глазах и радостно освещало надвигавшийся мрак ночи.
Прошел кондуктор, зажег свечу и ушел.
Свеча, не разгоревшись, потухла, и опять в темноте они сидели, говорили и, сидя уже рядом, смотрели в окно.
Загорелись яркие звезды в синем бархатном небе, и бархат все синел и темнел, а звезды сверкали все ярче и ярче. Сверкали и дрожали, как капли росы, вот-вот готовые упасть. И падали и серебряным следом резали темную даль. И, как беззвучный вздох, сладко замирало в их душах это падение. И сильнее хотелось говорить, смотреть, касаться.
– Я совсем вас не вижу, - говорил Карташев, всматриваясь ближе в ее лицо.
– А я вас вижу, - говорила она и смеялась, слегка отодвигаясь.
Взошла луна и осветила их обоих. Уже другое было у нее лицо. Лицо русалки, очаровательное, волшебное, и казалось, вот-вот спадут с нее ее платья и прильнет он к ней дрожа от восторга, и умрет в ее объятиях. И сильнее кружилась голова, и, чувствуя себя, как пьяный, он весело болтал и смеялся, подавляя дрожание голоса, подавляя иногда прямо безумное желание броситься и целовать ее. Подавляя, потому что боялся, что не встретит в ней отклика, потому что после этого произойдет вдруг что-то страшное и позорное. И он опять и опять всматривался в нее и мучительно решал, что она теперь чувствует и переживает.
Поезд резко остановился, и в темноте раздался голос кондуктора с платформы:
– Троянов Вал!
– Ваша станция? - разочарованно спросила она.
– Я проеду до конца участка.
Еще четыре часа быть с ней.
– А может быть, вы спать хотите?
– Я?
Она рассмеялась.
– Боже сохрани. Я минутки не засну, потому что одна, потому что буду бояться! Ах, как я рада, что вы едете дальше. Сколько еще времени мы проведем вместе?
– Четыре часа.
– Будет шесть. Скоро светать будет.
Поезд опять мягко понесся в лунную волшебную даль.
– Ах, как хорошо! - радостно говорила она.
– Как в сказке, - отвечал ей Карташев, - мы с вами летим на крыльях. Вы русалка, волшебница, я обнял вас, потому что иначе как же? Я упаду и разобьюсь, бедный смертный. А вы протягиваете вперед руку, и по вашему властному движению все с волшебной силой меняется и превращается в такое чарующее, чему нет слов. Только смотреть, и молиться, и целовать, если б только можно было... Ай, как хороша, как прекрасна жизнь! Хочется кричать от радости!
Стало светать, взошло солнце, и опять другим, новым казалось ее лицо. Теперь ее густые волосы разбились, и в их рамке выглядывало утомленное, слегка побледневшее ее лицо и большие серые глаза с черными ресницами.
Вот и последняя станция. Теперь поздно уже броситься и целовать ее. И слава богу.
Они сердечно прощаются, и Карташев целует ее руку.
Поезд отходит, Карташев стоит на платформе, она смотрит из окна вагона. Теперь Карташев дает волю себе и глазами целует ее глаза, волосы, губы, плечи... И, кажется, она понимает это и не отводит больше глаз.