Иоанн Безземельный, Эдуард Третий и Ричард Второй глазами Шекспира
Шрифт:
– В таком случае я отлучаю тебя от церкви, – внушительно произносит кардинал. – Отныне каждый твой подданный, кто нарушит тебе верность, будет благословлен, а тот, кто тебя убьет, будет прославлен, как святой.
Звучит устрашающе, но на самом деле так и было: убийство человека, отлученного от церкви, приравнивалось
Констанция открыто радуется:
– Как хорошо! Теперь у меня полное право поквитаться с Иоанном!
– «Проклятье церкви свято и законно», – кивает Пандольф.
В том смысле, что, мол, да, имеешь право, тебе еще и спасибо скажут.
– Если закон не может защитить правду, то он не должен мешать и законной мести, – продолжает.
Констанция Бретонская. Художник John William Wright, гравер W. H. Egleton, 1837.
Констанция. – Если закон не работает, то не работает в обе стороны. Защитить никого не может, но и заткнуть рот или запретить тоже не сможет.
В правовом смысле слова совершенно замечательные! Или закон есть, и тогда он есть для всех людей и любых поступков, или закона нет ни для кого и ни для чего. Как говорится, нельзя быть «немножко беременной».
Тогда Пандольф обращается к Филиппу Французскому:
– Король Филипп, ты должен порвать с еретиком Иоанном, иначе тебя тоже проклянут. Если король Англии не подчинится Риму, ты должен будешь объявить ему войну.
Филиппу такой поворот совсем не нравится. Он молчит и мучительно думает, как выскочить из ловушки. Ведь еще недавно все так хорошо складывалось: дофин получает испанскую принцессу, за ней дают большие французские земли, предательство по отношению к Констанции и Артуру обошлось вообще даром… А теперь что, все прахом пойдет?
Элеонора замечает, что король Франции в смятении.
– Ты что-то побледнел, дружок. Собираешься разорвать союз с нами? Не советую.
Но Констанция, само собой, считает совсем иначе.
– Пусть Филипп раскается в своем предательстве и порвет с Иоанном, снимет грех с души.
– Филипп, я бы на твоем месте прислушался к тому, что говорит папский легат, – рекомендует предусмотрительный эрцгерцог.
Ну а Бастард в своем репертуаре: снова принимается дразнить Лиможа-Леопольда-Не-пойми-кого:
– Сбрось шкуру льва, скорей напяль телячью, – с издевкой произносит он.
Эрцгерцог понимает, что сейчас не место и не время сводить счеты:
– Я промолчу и проглочу обиду, негодяй, ведь я…
Он не успевает договорить, потому что Бастард перебивает:
– Конечно, проглотишь, у тебя глотка широкая, это всем известно.
Иоанн тоже с нетерпением ждет, что Филипп ответит кардиналу Пандольфу.
– Так что ты ответишь кардиналу? – спрашивает он.
– А что он может сказать? Только согласиться! – фыркает Констанция.
Бланка Кастильская. Художник Eusebi Planas i Franquesa, 1869.
Тут и дофин Людовик подает голос:
– Отец, подумай, что лучше: получить проклятие от Рима или потерять дружбу Иоанна, которая вообще-то немного стоит? Какой вариант менее опасен для Франции?
– Само собой, папский гнев, – подсказывает Бланка.
Странная позиция. Девушка, рожденная и воспитанная в католической Испании, вдруг говорит, что папский гнев менее страшен, нежели разрыв союза с Англией? Объяснение тут может быть, как мне кажется, только одно: Бланке очень хочется замуж за Людовика, но она понимает, что если сейчас папаша жениха рассорится с Иоанном и Элеонорой, то есть с ее дядей и бабушкой, то свадьбы ей не видать как своих ушей. Фиг с ней, с анафемой, лишь бы Филипп и Иоанн продолжали дружить.
Констанция негодует:
– Осторожнее, дофин, твоя невеста тебя с толку сбивает. Не слушай ее!
– «Не голос правды говорит в принцессе – нужда ее», – честно признается Бланка.
Переводим на понятный прозаический язык: «На самом деле я, конечно, уверена, что ничего ужаснее отлучения от церкви быть не может. Но в данных обстоятельствах я вынуждена занимать другую сторону и голосовать за единство Филиппа и Иоанна, потому что от этого зависит моя личная жизнь».
Тут Констанция разражается гневной тирадой на тему противопоставления «правды» и «нужды», иными словами – общественного и личного.
– Если для тебя нужда (то есть личное) важнее правды (общественного) и ты готова пожертвовать правдой во имя нужды, то ты должна понимать, что правда воскреснет, если кончится нужда. Откажешься от личных интересов – воцарится прекрасная и высокая правда, а будешь зацикливаться на личном – и никакой правды и справедливости не получишь.
В общем, «прежде думай о родине, а потом о себе». Мы это проходили.
– Что-то Филипп долго молчит, ничего не отвечает, – замечает Иоанн.
– Давай же, Филипп, отвечай, как должен, – торопит короля Констанция.
– Король, перестань сомневаться и ответь, – вторит ей эрцгерцог.
– А ты набрось телячью шкуру, трус, – ехидничает Бастард.
Ну да, что-то он долго молчал, мы уже соскучились…
Наконец, Филипп открывает рот.
– Даже и не знаю, что сказать. Не могу решить.
– Ну уж скажи что-нибудь, только помни обо всех моральных тяготах отлучения от церкви, – говорит Пандольф.
– А вы бы как поступили на моем месте, святой отец? – спрашивает Филипп. – Мы с Иоанном только что договорились и пожали друг другу руки. Это означает мир для наших королевств, сохранение тысяч жизней, спокойствие и стабильность в наших странах. Теперь мы должны все это разрушить и снова начать воевать, проливать кровь. Вы же священник, божий человек, как вы можете толкать нас на такое? Придумайте что-нибудь, найдите выход, и мы будем вам благодарны по гроб жизни.