Иоанн Кронштадтский
Шрифт:
На лето пришлось еще несколько важных событий в общественной и личной жизни пастыря. Требование съезда о разгоне Второй Государственной думы, которая и открыла-то свои заседания всего лишь в феврале, было исполнено вскорости. Над предлогом особо не размышляли. Казалось вполне достаточным просто объявить о нахождении среди депутатов «заговорщиков», потребовать лишения их неприкосновенности и предать суду. Это сделал П. Столыпин 1 июня 1907 года на экстренно созванном заседании Думы. 3 июня Николай II объявил о роспуске Второй думы и об изменении избирательного закона. С точки зрения тогдашних правовых норм, закрепленных в новой редакции Основных законов, это означало государственный переворот, ибо выборное законодательство не подлежало изменениям без санкции народного представительства — Государственной
Нельзя не согласиться с современными исследователями русского конституционализма в том, что третьеиюньские акты сыграли роковую роль в его судьбе. В проигрыше оказались те, кто выступал за эволюционные изменения, а в выигрыше — все те, кто настаивал, что реформы осуществимы исключительно как следствие активного (насильственного) социального протеста масс и революции. Идея «силового разрешения» общественного конфликта получила дополнительные импульсы к своему распространению и усвоению в народных массах[251]. И всходы взошли — в мятежном 1917 году!
Силовое подавление революции обернулось новыми насильственными акциями. Страну захлестывала волна погромов, псевдопатриотических монархических манифестаций. Повсеместно буйствовали члены Союза русского народа, сотнями насчитывались убитые, тысячами — раненые. Даже либеральный журнал «Московский еженедельник», характеризуя «усмирительную политику» Столыпина, не удержался, чтобы не отметить: «Вся деятельность министерства Столыпина, начиная с условий, в которых оно произвело роспуск Думы, продолжая суровыми репрессиями и казнями по решениям упрощенных военно-полевых судов, спешным законодательством без участия народных представителей и кончая вопиющими небрежностью, бесконтрольностью и самовластием в продовольственном деле, грозящими погубить десятки и сотни тысяч людей — вся эта деятельность исполнена преступными пережитками старого произвола и служит вредным тормозом для развития в народном правосознании начал законности и свободы»[252].
Весь начальный либерализм и реформаторский дух Столыпина в конце концов обратился в защиту, не гнушаясь силы и террора, политического статус-кво, отжившей и более неприемлемой для российского общества монархии. О каких религиозных свободах можно было говорить?! На поверку оказалось, что премьер готов на всё, чтобы сохранить «первенствующее» и «господствующее» положение государственной Церкви за счет подавления и ограничений всяких иных мировоззренческих свобод — иноверной, инославной, нерелигиозной. Петр Аркадьевич был могильщиком всякой свободной мысли, демократии, законности и народоправства. Им владела одна идея — исполнить свой служебный долг перед монархом так, как он его понимал, дабы существовавшее на тот момент самодержавие при минимальном косметическом «припудривании» существовало вовек. Он поставил интересы самодержавия (государства) выше интересов человека (подданного Российской империи).
Православную церковь со столыпинскими деяниями примиряло то, что она была частью государственного аппарата самодержавной России, «ведомством православного исповедания», призванного исполнять власть венценосного самодержца, бывшего одновременно и главой православной церкви. А также и то, что Столыпин, будучи монархистом, обещая вероисповедные реформы, без устали заявлял, что «в основу всех законов о свободе совести» будут положены «начала христианского государства, в котором Православная церковь, как господствующая, пользуется данью особого уважения и особой со стороны государства охраною», что права и преимущества Церкви будут полностью сохранены.
Иоанн Кронштадтский всемерно одобрял и поддерживал курс Столыпина, воспринимая его как необходимый жесткий ответ «разорителям» России. Ему казалось, что наступает некое успокоение в стране, возвращение к порядкам, взорванным революцией 1905 года. Он считал, что кроме силовых мер в отношении
Если события на политическом фронте радовали Иоанна, то поступавшие в его дом известия личного характера — огорчали. Так, 8 июня пришло сообщение о смерти барона О. О. Буксгевдена — многолетнего соратника Иоанна по благотворительной деятельности и в деле учреждения домов трудолюбия в России. С особой тяжестью в сердце воспринимался тот факт, что кончина его была трагична: он был убит собственным психически больным сыном.
В августе же взволновали и нарушили покой свершившиеся перемены в церковно-административном устройстве Санкт-Петербургской епархии. Было учреждено Кронштадтское викариатство, а 6 августа 1907 года в Свято-Троицком соборе Александро-Невской лавры архимандрит Владимир Путята был рукоположен во епископа Кронштадтского, с одновременным поручением заведовать всеми русскими заграничными церквями в Европе, за исключением церквей, находящихся в Афинах и Константинополе.
Каких-либо сведений о знакомстве Иоанна с новым епископом выявить не удалось. По всей видимости, пути их не пересекались. И не мудрено, Путята — представитель древней родовитой фамилии, столпом которой был киевский тысяцкий Путята, прославившийся при князе Владимире насаждением христианства в Новгороде. Тот самый, что фигурирует в известной пословице народной: «Путята крестил мечом, а Добрыня огнем». Епископ Владимир Путята получил прекрасное образование, знал несколько иностранных и древних языков, имел магистерскую степень. К тому же, как поговаривали, он был с молодости близок к императору Николаю II. Одновременно в церковном мире известны были и слабости этого внешне очаровательного мужчины — любовь к дамскому обществу и светской жизни, весьма вольное распоряжение казенными деньгами в период служения настоятелем посольских церквей в Риме и Париже.
Понятно, что интересы приходов, вошедших отныне в состав Кронштадтского викариатства, были весьма далеки от планов и намерений нового епископа. Да, собственно, он и не скрывал, что именно «под него» было создано викариатство, чтобы хиротонисать его во епископы и одновременно вывести из сложной ситуации недовольства им со стороны Синода и заграничных государственных служб слишком вольным и свободным стилем жизни. Вряд ли такой выбор одобрялся Иоанном Кронштадтским, хотя он и не успел близко познакомиться с новым епископом. Да и тот как-то к этому и не стремился, хотя «не замечать» настоятеля главного (и в духовном, и в материальном отношении) собора своего викариатства не мог.
На сентябрь 1907 года пришлись еще две потери близких Иоанну людей. 10 сентября, возвращаясь из поездки в Астрахань, Иоанн остановился в Москве. По сложившейся практике он намеревался отправиться с визитом к своей покровительнице М. П. Дюгамель. Но выяснилось, что она скончалась буквально накануне его приезда в Москву. Иоанн тотчас приехал в ее дом поклониться праху и отслужил парастас — заупокойную молитву. Спустя три недели, 28 сентября, пришло известие о скоропостижной кончине В. А. Грингмута. Примечательно, что хоронили одного из лидеров русских монархистов в День Покрова Пресвятой Богородицы, ставший праздничным днем для монархического движения.