Иоанн Кронштадтский

Одинцов Михаил Иванович

Внутри православной церкви сформировалась и заявила о себе крайне правая часть епископата, приходского духовенства и мирян, пошедшая на союз и совместную политическую деятельность с крайне правым политическим крылом^[261]. И именно только эта церковно-политическая реальность безоговорочно поддерживала Иоанна Кронштадтского, и сам он только у нее мог искать и надеяться получить поддержку. Других союзников, сторонников и защитников у Иоанна не было.

Революция лишила Иоанна ореола всеобщей любви и благожелательности. От него отшатнулись многие из тех, кто, казалось, еще так недавно почитал его, боготворил, искал его внимания и содействия. Укоризны

сыпались на него со всех сторон: от политических партий, общественных движений, представителей интеллигенции, даже духовенства и рядовых верующих. Его обвиняли и осуждали за выступления против Льва Толстого^[262], неприятие революционного движения, политиканство, поддержку самодержавия, окружение себя «недостойными людьми», разворовавшими значительную часть пожертвований паломников, распродажу особых, «освященных» им молитв, крестиков и других предметов. Левая печать не скупилась на разоблачительные материалы.

Публиковались всевозможные литературные опусы, ставились спектакли, высмеивавшие Иоанна и его окружение. Как пример можно упомянуть пьесу «Черные вороны», написанную бывшим епархиальным миссионером В. П. Протопоповым в декабре 1907 года по мотивам основанного на грязных сплетнях романа «Иоанниты», печатавшегося в «Петербургском листке». Суть пьесы была следующей: какая-то скучающая от безделья купеческая вдова влюбляется в студента, а тот в ее падчерицу. Падчерица увлекается учением «иоаннитов», убегает к ним, потом разочаровывается в них и при содействии того же студента возвращается обратно к своей мачехе.

Не в восторге от пьесы был даже «сочувствовавший» пафосу Протопопова В. В. Розанов: «Пьеса мне не понравилась. Она написана слишком для улицы, для грубых вкусов и элементарного восприятия. Какая-то банда мошенников, мужчин и женщин, преувеличив и без того великое народное почитание к отцу Иоанну Кронштадтскому, довела это почитание до «обоготворения заживо», — и на нем основала обирание простодушного темного народа, со всех концов России стекающегося в Кронштадт, чтобы «видеть батюшку» и получить от него тот или иной дар, помощь, совет, исцеление»^[263].

Может, для кого-то это и выглядело странным, но «Черные вороны» на театральных подмостках страны шли с аншлагом, сопровождаемые множеством хвалебных рецензий в прессе. Немногочисленные попытки запретов на постановку опять-таки вызывали оголтелую газетную кампанию. В конце концов лишь ходатайства некоторых архиереев перед императором Николаем II помогли снять пьесу с репертуара. Как моральную поддержку политической позиции Иоанна Кронштадтского в революционные годы следует рассматривать его назначение в 1907 году членом Святейшего синода.

История с пьесой, как и вообще «антииоанновская» кампания побудили активных почитателей кронштадтского пастыря основать общество для его защиты от клеветы. Был разработан устав, получено согласие самого Иоанна, но в последний момент митрополит Антоний (Вадковский) не благословил начинание.

Пожалуй, более всех приблизился к пониманию причин и обстоятельств «отторжения» Иоанна значительной частью российского общества писатель В. В. Розанов в своей статье, опубликованной уже после кончины священника. Он констатирует, что в течение лет пятнадцати «вся Русь сливалась в огромном удивлении к народному священнику, народному герою, — но герою не на поприще подвига, а на поприще святой жизни и святого делания». Но что же произошло в течение каких-то пяти-шести лет, задается вопросом писатель, почему «около прежних восторженных отзывов» появились отзывы «сомневающиеся, подозрительные, негодующие»?

Розанов

объясняет это тем, что Иоанн вторгся в сферы — политику и культуру, — к которым он не имел никакого отношения и посему мог иметь мнение о них «наивное и младенческое». Согласимся с писателем. Но далее он развивает тезис о том, что Иоанна «побудили» высказывать столь эпатажные мнения о Льве Толстом, о революции, о либеральном движении, о конституционных идеях, чтобы воспользоваться ими затем в собственных целях. «По глубокому неведению всех этих дел, — резюмировал Розанов, — Иоанн Кронштадтский был здесь сам связанный человек, которого несли куда хотели, и принесли в черный лагерь нашей реакции. Это, можно сказать, «случилось с ним», а не «совершил он»; случилось, как несчастие, нисколько не вытекавшее из существа его, из его личности, из его духа». Положим, здесь согласиться с писателем трудно. Все же не был Иоанн безвольным, мягкотелым и податливым человеком. И как мы пытались проследить на протяжении становления его как личности, его политические качества — это «его качества». Осуждение им того, что он не принимал, шло изнутри Иоанна, а не было взято у кого-то, что называется, напрокат^[264].

Но всего заметнее общественное охлаждение к делам и личности Иоанна Кронштадтского проявилось в резком сокращении числа паломников в Кронштадт, а вместе с этим и денежных поступлений в Андреевский собор, в благотворительные учреждения Иоанна. Теперь, если кто и посещал кронштадтского пастыря, так это церковные и общественные деятели правого толка. 5 декабря 1907 года прибыл митрополит Московский Владимир (Богоявленский) в сопровождении епископа Саратовского Гермогена (Долганева) и московского протоиерея Иоанна Восторгова. Их сопровождали главный начальник Кронштадта генерал Н. И. Иванов и военный губернатор Кронштадта вице-адмирал К. П. Никонов.

К высоким гостям старец вышел не своей быстрой и бодрой походкой, а сильно утомленный болезнью. Он поседел, лицо вытянулось и исхудало, имело бледно-желтый восковой цвет, что свидетельствовало об изнурительной лихорадке. Его голубые глаза уже не блестели прежней живостью, а потухли. Голос стал гораздо мягче. Некоторые из приезжих не могли сдержать слез, лобзая, может быть, как им подумалось, в последний раз батюшку.

— Сердечно благодарю вас, высокие гости, преосвященнейшие архипастыри, что вспомнили меня и посетили мои немощи, — приветствовал гостей Иоанн.

Митрополит Владимир усадил старца с собой рядом на диван. Отец Иоанн попросил благословить чай и поданную закуску. Сам всем налил чай, подал по рюмке вина и провозгласил здоровье «высоких дорогих гостей». В ответ митрополит пожелал здравия болящему и многих лет жизни на благо Церкви. Все дружно пропели «Многие лета», что тронуло страдальца до слез.

Иоанн просидел с гостями более получаса. Шла оживленная беседа, вспоминались здравствующие товарищи-архипастыри, важные события церковной жизни, совместные встречи, служения и поездки Иоанна в Москву.

На следующий день Иоанн служил раннюю обедню в соборе. Все радовались этому приливу сил и бодрости. Позднюю литургию служили оба архиерея. Собор, как и раньше, был полон. Царила необычайная тишина, чувствовалось повышенное молитвенное настроение. Проповедь «Кронштадтский светоч и газетные гиены» произнес Иоанн Восторгов. Всю ее он посвятил обличению «нашей пьяной, гнилой и безбожной, безнародной, самоубийственной революции» и защите от «ожесточенных разбойников, еврействующей печати, газетных гадов» веры православной, святынь народных и Иоанна Кронштадтского — «чести нашего пастырства»^[265].