Иоанн Кронштадтский
Шрифт:
Утверждение новой редакции Основных законов Российской империи совпало с отставкой Витте, ставшей возможной под давлением объединившихся правых сил, жаждавших политического реванша со времен принятия октябрьского манифеста о свободах. С. Ю. Витте был сменен консерватором И. И. Горемыкиным, который должен был, как тогда говорили и писали, сыграть роль «ушата холодной воды» для общества.
Политические партии, бурно нарождавшиеся в 1905–1906 годах, число которых достигало, по некоторым оценкам, около сорока, в своих программных документах и на страницах партийной прессы фиксировали неразрешенность «религиозного вопроса», наличие «стеснений» и «несвободы» в вопросах веры, предлагали свое видение разрешения этого вопроса.
Большинство из
Программные положения партий в вопросах свободы совести в основе своей ориентировались на изменение церковной политики государства: отказ от традиционного союза с православной церковью, уравнение в правах всех вероисповеданий и равные их отношения с государством. В целом они укладывались в буржуазную модель вероисповедной государственной политики, соответствовавшей светскому типу государства в его внеконфессиональной форме. Более радикальные требования — отделение (де-факто и де-юре) церкви от государства и школы от церкви — включались в программы социалистических и некоторых других партий (Радикальная, Умеренно-прогрессивная, Свободомыслящих).
Лишь незначительная часть партий, ориентирующихся на сохранение в России абсолютистской монархии, выступала за незыблемость союза между православной церковью и государством, сохранение за Церковью всех ее прав, привилегий и первенствующего положения, то есть — за клерикальное государство в его православно-христианской форме. Эти идеи находили наибольший отклик в крестьянской массе — прежде всего в ее наиболее инертной, малообразованной и даже после Кровавого воскресенья не утратившей своих монархических чувств и взглядов массе.
На 27 апреля 1906 года было назначено открытие заседания первой в истории России Государственной думы. День этот оказался солнечным и теплым. Император Николай II прибыл в Петербург на яхте. Он посетил Петропавловскую крепость и долго молился у гробницы своего отца — Александра III.
А в это время в Зимнем дворце завершались приготовления к торжественному приему депутатов Государственной думы. В Георгиевском зале был воздвигнут трон с красным и золотым балдахином. На нем покоилась императорская горностаевая порфира. В зале, по правую сторону, вдоль белых с позолотою стен разместились члены Государственного совета, высшие сановники в шитых золотом и усеянных орденами придворных и военных мундирах. По левую сторону собрались члены Думы, одетые большей частью в сюртуки и крестьянские одежды.
Высочайший выход начался с отдаленных звуков национального гимна. В зал вошли скороходы в старинных одеяниях, за ними несли государственные регалии — знамя, меч, скипетр, державу и бриллиантами сверкающую царскую корону. Затем шли император, в мундире полковника лейб-гвардии Преображенского полка, обе государыни в белых сарафанах и жемчужных кокошниках, великие князья и княгини, придворные чины. Замыкали шествие фрейлины в русских костюмах и военная свита царя.
После молебствия Николай прошел к трону, неторопливо поднялся по ступеням, повернулся лицом к присутствующим и торжественно, подчеркивая медлительностью движений значение совершающегося, воссел на престол. С полминуты он сидел неподвижно, в молчании, слегка облокотившись на левую ручку кресла… Зала замерла в ожидании.
Министр двора подал государю лист бумаги. Николай, облаченный в порфиру, поднялся с трона и произнес приветственное слово. Его последние слова напутствовали
Волей истории и торжественный прием, и царское обращение к депутатам были первыми и единственными за все время последующих думских заседаний. Вся дворцовая церемония стала, с одной стороны, демонстрацией пышности, роскоши и богатства царского двора и высшего света, а с другой — своеобразными смотринами депутатов нового высшего российского органа — парламента. Надо сказать, что они не задались… Тому свидетельством может быть фраза, брошенная министром двора графом Фредериксом: «Эти депутаты скорее похожи на стаю преступников, ожидающих сигнала, чтобы зарезать всех сидящих на правительственной скамье. Какие скверные физиономии!»[240]
Спустя два часа депутаты вновь собрались, но теперь уже в Таврическом дворце, на свое первое рабочее заседание. Председателем Первой думы был избран кадет С. А. Муромцев, профессор Петербургского университета. Его товарищами (заместителями) — П. Д. Долгоруков и Н. А. Гредескул и секретарем — Д. И. Шаховской — все представители кадетской партии.
В составе Думы насчитывалось 499 членов, восемнадцать из них представляли Русскую православную церковь: шестнадцать священников и два епископа. Почти четверть от числа всех депутатов по своим религиозным убеждениям относилась к иноверцам (неправославные и старообрядцы). Стоит указать и на то, что к русским себя отнесли 59,1 процента депутатов[241]. В условиях тесного переплетения в России религиозных и национальных вопросов проблема свободы совести становилась одной из первоочередных[242].
В православном духовенстве, как и в православной массе в целом, к образованию Думы отношение было разным. Пусть их и было мало, но находились среди духовенства те, кто с нетерпением и надеждой ожидали созыва Думы. Еще в октябре 1905 года столичная цензура дозволила издание от имени группы петербургских священников брошюры «Государственная Дума и пастыри Церкви». «Давно желанное слово скоро перейдет в ожидаемое с трепетом сердечным дело, — писали не желавшие называть свои имена авторы. — Не сегодня завтра начнутся выборы в Государственную Думу. Кому не понятно, как важно для России, из кого составится Дума? Люди какого направления, каких взглядов, какого устоя войдут в Думу? И еще трепетнее забьется сердце, когда подумаешь, как могут быть проведены выборы… Хочется молить Бога, хочется просить людей, хочется увещевать, умолять, разъяснять, призывать, чтобы выборы были проведены честно и неподкупно, умно и обдуманно, без всякого вмешательства и богатеев-мироедов, и мелких и крупных властей, с соблюдением интересов правды и истины, интересов всей России, и особенно изможденного от нищеты и приниженного бесправием народа»[243].
Епископ Псковский Арсений (Стадницкий), участник и свидетель всех событий, связанных с началом ее работы, считал шаг к созданию Думы и своевременным, и полезным для общества и Церкви. Не случайно в его дневнике в день открытия заседаний Государственной думы 27 апреля 1906 года было записано: «Четверг Великий, исторический день… по своему значению в истории России. Так называют его и почти все газеты. Пройдет ряд веков, человечество и русский народ переживут много других великих дней, но 27-е апреля 1906 года постоянно будет оставаться на страницах истории». Правда, заметим, что надежды священников и епископа имели разные основания и векторы развития. Рядовое духовенство рассматривало Думу как инструмент принципиальных изменений в политической, социальной и религиозной сферах, приближавших Россию к образцам демократий. А епископ видел в Думе «механизм» укрепления политического статус-кво, то есть монархии и, естественно, ее союза с государственной Русской церковью.