Иоанна I
Шрифт:
Однако после того, как король Венгрии пришел к взаимопониманию со своими столичными подданными, случаи вооруженного сопротивления пошли на убыль. Людовик, который теперь называл себя королем Иерусалима и Сицилии, принцем Капуи и Салерно, королем Венгрии, Далмации, Хорватии, Сербии и Болгарии, а также другими титулами, вскоре смог осуществить последнюю и самую желанную из своих целей. 2 февраля, прикрываясь заботой о защите наследника трона от возможных заговоров против его жизни, он, в качестве трофея, отправил двухлетнего Карла Мартела вместе с четырьмя пленными кузенами в Венгрию. Малыш, выросший в тепле южной Италии и никогда не видевший ни льда, ни снега, был окружен свитой венгерских дворян и кормилиц, которые перевезли его на восточный берег Неаполитанского королевства. Оттуда 12 февраля все они переправилась через Адриатику на далматинское побережье, чтобы начать долгое и опасное путешествию на север, через холодные горы и яростные зимние ветра, в Вишеград.
Ребенка королевы Иоанны в Неаполе больше не увидели.
Галеры на которых Иоанна отплыла из Неаполя быстро пересекли Тирренское море и Иоанна смогла высадиться в Провансе 20 января, всего через пять дней после бегства из своей столицы. Она и ее свита сразу же отправились в Марсель, где, как знала королева, ей будет обеспечен теплый прием. Годы предоставляемых королевой преференций внушили жителям города горячую преданность "госпоже Марселя", как называли Иоанну, ведь короли Неаполя из Анжуйской династии быстро осознали важность этого порта как центра торговли и перевалочного пункта для переброски войск между различными отдаленными регионами их владений. 29 января королеве устроили торжественную встречу, сопровождавшуюся пышностью и великолепием, которые город смог организовать в кратчайшие сроки и на которой Иоанна публично пообещала поддерживать благосостояние и соблюдать интересы города. В свою очередь, ее вассалы пообещали защищать и поддерживать ее в трудную минуту. Почти все население высыпало на улицы, чтобы посмотреть на свою государыню.
К сожалению, Марсель не был резиденцией регионального правительства, так как эта честь принадлежала столице графства — Экс-ан-Провансу. Отношения Иоанны с этим городом, а точнее, с провинциальной знатью, которая там проживала и управляла от ее имени, были гораздо более напряженными, чем с марсельцами. Ряд претензий, возникших еще во времена Роберта Мудрого, так и не был удовлетворен, а недавно, недовольство усилилось из-за того, что королева выдвинула неаполитанцев на административные должности, которые, по мнению местных дворян, завидовавших их доходам и власти, должны были достаться кому-то из их окружения. Эти недовольства, всегда присутствовавшие в той или иной форме между официальным Экс-ан-Провансом и Неаполем, раздувались сторонниками венгерского короля, главным из которых был двоюродный брат Андрея, дофин Вьеннский, часто действовавший в Провансе в качестве агента венгерской короны. О масштабах недовольства местной аристократии и о венгерских происках в графстве Иоанна узнала, 2 февраля, когда по пути в Экс из Марселя ее встретила вооруженная стража, которая арестовала ее камергера и других итальянцев, ехавших в ее свите, по обвинению в заговоре с целью убийства Андрея и заключила их в ближайшую темницу.
Иоанна расценила этот поступок как уловку для торга, а не как серьезную угрозу своему правлению. В конце концов, если бы дофин Вьеннский действительно убедил правящую элиту Прованса перейти на сторону короля Венгрии, то арестовали бы саму королеву, а не ее слуг. Поэтому она продолжила путь в столицу и расположилась в родовом дворце, чтобы начать переговоры с провинциальным правительством для урегулирования проблемных вопросов. Блеск королевского присутствия в Эксе, а также участливое внимание прекрасной молодой королевы и ее очевидная готовность удовлетворить их жалобы успокоили уязвленные чувства обиженных администраторов, что быстро привело к примирению. Региональные власти ничего не могли поделать с ее приближенными — поскольку расследованием убийства Андрея занималась Церковь, только Папа имел право освободить обвиняемых по этому делу, — но компромисс был достигнут. 19 февраля Иоанна на публичной церемонии торжественно поклялась назначать в правительство только уроженцев Прованса, на что местные власти и аристократия немедленно ответили клятвой как ей самой, так и ее сыну, Карлу Мартелу. С этого момента венгерское вторжение в этот важный регион было предотвращено и Прованс остался верен королеве.
Если бы она пожелала провести остаток своих дней в комфортабельном изгнании, этого было бы достаточно, но Иоанна приехала в Прованс, сражаться, а не прятаться. Чтобы возобновить борьбу, королеве нужны были войска, а это означало изыскивание средств и привлечение союзников. Находясь на четвертом месяце беременности, она также нуждалась в папской диспенсации, чтобы узаконить в глазах Церкви и свой брак, и будущего ребенка. Но больше всего ей нужно было публично очистить свое имя от обвинений в заговоре с целью убийства мужа, поскольку ни одна из первых целей не могла быть достигнута без достижения второй. Из всех правителей Европы только Папа был способен разрешить эту проблему.
Однако она понимала, что не может рисковать, прибыв без приглашения в Авиньон и, возможно, подвергнуться унижению, если Климент откажется ее принять или, что еще хуже, прикажет арестовать. Если она и приедет в папский дворец, то это должно было произойти на ее собственных условиях, как королева, согласившаяся явиться на встречу двух равных, со всем достоинством и уважением, полагающимися монаршим особам. Она не могла позволить себе заполучить неприятный сюрприз и детали их беседы с Папой должны были быть оговорены заранее. Более того, Иоанна понимала, что для получения максимальной выгоды от встречи необходимо присутствие как
Климент не был рад ее письмам. Внезапное появление Иоанны в Провансе поставило Папу в неловкое положение. Несмотря на неоспоримые военные успехи короля Венгрии, папство все еще надеялось убедить его добровольно уйти из Неаполя, а согласие встретиться с беглой королевой наверняка возмутило бы Людовика. В тот самый момент, когда Иоанна заваливала Климента письмами с просьбами о поддержке, Папа также отбивался от послов, отправленными королем Людовиком, которые сообщили Святому престолу о победе венгров в Италии и настойчиво требовали от имени своего государя, чтобы королева (о которой Людовик знал, что она сбежала в Прованс) была низложена и казнена, а он, король Венгрии, был коронован вместо нее. Климент, понимая, что в конечном итоге ему придется выбирать между двумя правителями, но не желая пока делать этот сложный выбор, прибег к своему обычному маневру — затяжке времени. В ответном письме от 16 февраля он отклонил просьбу Иоанны об аудиенции, используя в качестве предлога присутствие при папском дворе венгерской делегации, и рекомендовал королеве вместо этого отправиться на запад, в Шаторенар, чтобы быть ближе к Авиньону, и там ожидать, пока его эмиссары с ней свяжутся. Надеясь получить через повиновение то, чего ей до сих пор не удалось достичь дипломатией, Иоанна приняла предложение Папы и 27 февраля отправилась в Шаторенар в компании восемнадцати рыцарей, присланных кардиналами в знак признания ее титула и положения.
Неизвестно, сколько бы она еще просидела там в ожидании эмиссаров Климента — или, что еще хуже, его дознавателей, — если бы королева не получила неожиданную подмогу, в этом политическом перетягивании каната, с внезапным прибытием Людовика Тарентского и Никколо Аччаюоли в Прованс.
Обоим повезло, что они остались живы. Подгоняемые сильным холодным ветром с дождем, муж Иоанны и его главный советник каким-то образом сумели привести свое маленькое суденышко в порт Сиены. Оттуда они отправились вглубь страны, в одно из родовых поместий Аччаюоли, расположенное неподалеку от стен Флоренции. Весть об их прибытии вызвала беспокойство в гвельфском городе. Некоторые жители, помня о помощи, которую семья Иоанны так часто оказывала коммуне в прошлом, высказались за то, чтобы помочь Людовику Тарентскому в его борьбе с восточноевропейскими захватчиками, но флорентийские старейшины, опасаясь мести короля Венгрии, не стали прислушиваться к этому мнению и заперли ворота города перед неаполитанским принцем. Только кузен Никколо, епископ Флоренции, оказался достаточно смел, чтобы бросить вызов синьории и покинув город, встретился с Людовиком и Аччаюоли. Вместе они решили, что лучшим вариантом будет обращение за помощью к Папе. Зафрахтовав более прочное судно, они отплыли из Пизы и на второй неделе февраля прибыли в порт Эг-Морт, недалеко от Марселя. Услышав, что королева благополучно высадилась, но ее свита была заключена в тюрьму сторонниками венгров, Аччаюоли немедленно отправился в Авиньон, на переговоры со Святым престолом, а Людовик Тарентский перебрался в замок в Вильнев-д'Авиньоне, в район города на противоположном от папского дворца берегу Роны, где проживали все кардиналы.
Столкнувшись с ораторским искусством двух таких сильных защитников, как неаполитанский банкир и его кузен епископ, не говоря уже о присутствии племянника короля Франции прямо за рекой, Климент согласился принять Иоанну. Никколо Аччаюоли, который явно был очень высокого мнения о себе и имел сильную склонность к саморекламе (он один среди сановников того времени додумался обеспечить себе место в истории, написав автобиографию), позже полностью припишет только себе успех в переговорах с Папой, и последующие историки единодушно поверили ему на слово. Он писал:
Когда король Венгрии впервые вторгся в это королевство [Неаполь], королеве и моему господину королю [Людовику Тарентскому], за благополучие которых я так упорно и с надеждой боролся, было необходимо покинуть королевство, как по причине (если говорить вежливо) изменчивости ее собственных подданных, так и потому, что принцы, магнаты и почти весь народ были готовы подчиниться королю Венгрии. Я один, отказавшись от всего, чем владел в королевстве, что составляло немалую сумму, последовал за их судьбой… В те времена, как хорошо знали Климент и другие кардиналы и придворные, казалось, земля дрожала при одном только упоминании имени этого короля [Людовика Венгерского]. Королева была беременна и все еще не получила апостольской диспенсации, а мой господин был молод и неопытен. Таким образом, мне выпало, за неимением лучшего, попытаться всеми возможными средствами положить конец жестокому беспорядку и пагубной запутанности их дел [163] .
163
Baddeley, Robert the Wise, pp. 433–434.