Иоанна I
Шрифт:
Но на этом безумие не закончилось. Подражая особенно печально известной казни, которая произошла ранее во Флоренции, Боккаччо продолжает: "Полуобгоревшие трупы вытаскивали из пламени и… некоторые вырывали сердца и легкие, чтобы съесть их. Затем в тела втыкали крюки и тащили их по грязи и сточным канавам по всему городу; и куски этих тел оставались тут и там, разорванные в клочья" [143] . 7 августа это действо повторилось с участием Раймунда ди Катанья и Николо Мелиццано. В день казни каждого придворного, имущество жертвы делилось между его преследователями. Бертран дель Бальцо, в частности, получил большую долю трофеев.
143
Ibid., p. 388.
После этого первого раунда казней верховный судья взял небольшой перерыв. Во время этого перерыва, 26 августа 1346 года, произошло чрезвычайное событие, политические последствия которого ощущались при каждом дворе Европы и которое, хотя и произошло далеко от Неаполя, тем не менее оказало сильное влияние на судьбу его королевы. Местом этого потрясения
В течение пяти лет, предшествовавших битве при Креси, Эдуард III, король Англии, добился немалых успехов в войне против французов. В 1342 году Эдуард выступил против Филиппа VI Французского в споре наследников герцогства Бретань, поддержав проанглийского кандидата войсками. Король пересек Ла-Манш и высадил на бретонский берег, для поддержки своего союзника, три отряда, одним из которых командовал сам. В ходе последующих сражений англичане овладели городом Ванн и большей частью побережья, после чего согласились на трехлетнее перемирие с французами. Воодушевленные этими успехами, король Эдуард и его шестнадцатилетний сын Эдуард, принц Уэльский, летом 1346 года высадили армию в Нормандии, разграбили город Кан и не дойдя до Парижа, повернули на север к Понтье. Филипп VI с целью противостоять английскому вторжению, собрал армию, превосходящую по численности армию своего противника и двинулся на перехват. Днем 26 августа эти две армии встретились при Креси.
Филипп мог похвастаться подавляющим превосходством в численности — примерно 25.000 человек у французов против 8.000 — 12.000 у англичан, но армия Эдуарда более дисциплинированной и, благодаря английскому длинному луку, оружию, которое раньше использовалось только против шотландцев, имела сокрушительное технологическое преимущество. Как отметил известный французский хронист XIV века Жан Фруассар, французские войска устали после длинного перехода, особенно наемные генуэзские арбалетчики, которые в тот день "прошли пешком шесть лиг [примерно пятнадцать миль], полностью вооруженные и неся свои арбалеты" [144] . Англичане же, пришедшие накануне вечером, успели отдохнуть. Эдуарда сформировал из своих войск три баталии и тактически грамотно расставил их на поле битвы, а затем спокойно ожидал подхода врага. Фруассар пишет: [145]
144
Froissart, Chronicles, vol. 1, p. 40.
145
Ibid., pp. 39–40.
Нет человека, который, если только он сам не присутствовал при этом, мог бы представить или описать подлинную сумятицу того дня. Особенно плохое управление и беспорядок у французов, чьи войска были более многочисленны… Англичане, которые, как я уже говорил, были составлены в три баталии и сидели на земле, при виде своих врагов бесстрашно поднялись и выстроились в соответствии с указаниями командиров. Вы должны знать, что эти короли, графы, бароны и сеньоры Франции, наступали не в правильном порядке, но один за другим, и таким путем, каким им хотелось. Как только король Франции оказался в виду англичан, его кровь начала закипать, и он крикнул своим маршалам: "Прикажите генуэзцам идти вперед, во имя Бога и Сен-Дени"… Вскоре очень ярко засветило солнце, но оно светило французам в лицо, а англичанам в спину. Когда генуэзцы выстроились в некоторый порядок и приблизились к англичанам, они издали громкий крик, чтобы напугать их, но те оставались совершенно спокойными, и казалось, не обращают на них внимания. Тогда они второй раз издали крик и продвинулись еще немного вперед, но англичане не сдвинулись с места. Генуэзцы закричали в третий раз, установили свои арбалеты и начали стрелять. Тогда английские лучники сделали один шаг вперед и стали пускать свои стрелы с такой силой и быстротой, что казалось, что это идет снег. Когда генуэзцы ощутили на себе эти стрелы, которые пробивали их щиты, шлемы и доспехи, то одни обрезали тетивы у своих арбалетов, другие побросали их на землю, и все повернули назад и отступили в полном замешательстве.
Беспорядочный отход пехоты грозил перерасти в разгром. Взбешенный отступлением арбалетчиков, Филипп VI приказал своей кавалерии атаковать с указанием убивать генуэзцев, если они встанут на пути, что не улучшило моральный дух армии. Ряды французской кавалерии были расстроены отступающими арбалетчиками, прежде чем рыцари успели вступить в бой со своими английскими коллегами. Тем не менее французы храбро сражались, тесня баталию под командованием принца Уэльского. Когда принц послал к отцу гонца с просьбой о помощи, Эдуард III отказался, сказав: "Вернись к тем, кто тебя послал, и передай им от меня, чтобы они не посылали за мной больше в этот день и не ждали, что я приду, пусть будет что будет, пока жив мой сын; и скажи, что я приказываю им позволить мальчику заслужить свои шпоры, ибо я намерен, если будет угодно Богу, чтобы вся слава этого дня досталась ему и тем, кому я его доверил" [146] . К счастью для короля Эдуарда, его сын одержал победу и впредь стал известен как Черный принц, прозванный так как цвет своих доспехов и страх, который внушала французам его свирепая натура.
146
Ibid., p. 43.
Когда к концу дня король Франции, с горсткой своих баронов, был вынужден бежать с поля боя, победа англичан отозвалась во всей Европе. Эдуард потерял всего 50 рыцарей, в то время как Филипп, по словам Фруассара, насчитал среди своих погибших "11 принцев, 1.200 рыцарей и около 30.000 простых людей" [147] . "Это была не просто победа, а одна из немногих классических битв в истории. Непомерная
147
Ibid., p. 45.
148
Harvey, The Black Prince and His Age, p. 84.
Исход битвы при Креси вызвал серьезное беспокойство в Авиньоне. Священная коллегия, в которой преобладали французские кардиналы, даже не претендовала на нейтралитет, а сам Папа после катастрофы одолжил Филиппу VI 592.000 золотых флоринов. Английский хронист того времени Джон Эргом писал, что Климент "всегда, насколько это было в его силах, был на стороне французов против англичан" [149] . Папство понимало, что баланс сил, который благоприятствовал Франции и так хорошо служил Авиньону в прошлом, неуклонно меняется. Теперь ситуация складывалась в пользу англичан и их союзников, среди которых были и венгры. "В это время Папа Климент и король Франции… находились в сговоре; на другой стороне были король Англии, Людовик Баварский [император Священной Римской империи] и король Венгрии", — сообщает итальянский хронист [150] . Еще в марте Эдуард III отправил эмиссара к Людовику Венгерскому с письмом, в котором поощрял короля к вторжению в Неаполь, написав: "Мы охотно дадим совет и окажем помощь, чтобы отомстить за такое преступление" [151] , имея в виду убийство Андрея. Франция, которая уже не контролировала большую часть своего западного побережья и внезапно оказалась перед угрозой утраты города-порта Кале а, возможно, и всей Фландрии, не могла позволить себе потерять своего самого близкого союзника, Неаполитанское королевство. К тому же междоусобная война между Робертом и Людовиком Тарентскими расколола королевство, а это означало, что победа венграм почти гарантирована, если король Людовик решится на вторжение.
149
Wood, Clement VI, p. 138.
150
Leonard, La jeunesse de Jeanne I, tome 1, p. 640.
151
Baddeley, Robert the Wise, p. 372.
Отчаянно пытаясь предотвратить новую войну, Климент удвоил свои усилия по предотвращению венгерского вторжения, проводя политику умиротворения. Первые казни предполагаемых заговорщиков и убийц, какими бы дикими и жестокими они ни были, не удовлетворили родственников Андрея, поэтому были необходимы новые, более жесткие меры. Папа потребовал исполнения смертного приговора для остальных придворных, обвиненных верховным судьей, и пригрозил константинопольской императрице отлучением от Церкви, если она не выдаст Карла и Бертрана д'Артуа. В это время Климент также начал выдвигать идею о том, что младенца Карла Мартела следует забрать у его матери Иоанны и отвезти не в Венгрию, как требовала вдовствующая королева Елизавета, а в Авиньон. Если это было компромиссом, то в другом Папа полностью подчинился требованиям венгерской королевы. 28 августа, а затем еще раз 31-го, Климент прямо ответил на скептицизм Елизаветы в отношении готовности папства осудить членов неаполитанской королевской семьи за убийство ее сына, предоставив своему легату кардиналу Бертрану де Де, который наконец достаточно оправился от болезни, чтобы покинуть Авиньон и отправиться в Неаполь, полномочия вести судебное преследование, выносить приговор и, наконец, казнить Иоанну или любого члена королевской семьи, признанного виновным в заговоре с целью убийства Андрея.
В XIV веке государи не вели дневников, не публиковали мемуаров, не открывали приближенному хронисту свои сокровенные переживания и планы, чтобы те донесли их до потомков. Их мотивы нужно выводить из поступков, а это способ довольно неточный. Но даже по этим весьма недостоверным догадкам, похоже, что именно осенью 1346 года Иоанна пережила переломный момент.
Ей было двадцать лет, она была матерью и вдовой, ей противостояли могущественные противники, а ее королевство раздирали горькие раздоры. Ее лишили самых близких советников и заставили беспомощно наблюдать со стороны, как ее бывшие доверенные лица терпели мучения. Женщина, которую она называла матерью, окровавленная и несчастная, томилась в промозглой тьме подземелья вместе со своей внучкой, близкой подругой Иоанны, Санцией ди Катанья. Хотя королеве до сих пор удавалось оградить этих женщин от мучительного конца, она должна была понимать, что речь идет скорее об отсрочке, чем о смягчении наказания. Дальнейшая судьба самой Иоанны также была предельно ясна: без постороннего вмешательства она потеряет сначала ребенка, затем королевство (ведь она понимала, что, если Папа не сделает этого, ничто, кроме ее низложения в их пользу, не предотвратит вторжения венгров) и, в конце концов, свою жизнь. В сложившихся обстоятельствах парализующее волю отчаяние было бы естественной реакцией на предстоящие испытания.
Но Иоанна была государыней в тот период истории, когда это понятие еще что-то значило, и она черпала в нем силы. Королева воплощала собой мужество, настойчивость и, прежде всего, непоколебимую веру в свои права, способности и предназначение. Как правительнице, ей были доступны правовые инструменты, и она их использовала. Похоже, она наконец поняла, что не может позволить папству, или венграм, или Роберту Тарентскому, или Карлу Дураццо, или даже Людовику Тарентскому диктовать или навязывать ей политическую линию. Чтобы сохранить свои прерогативы, она должна была взять инициативу в свои руки.