Иосиф Сталин – беспощадный созидатель
Шрифт:
Мы выбрали план наступления и пошли вперед по ленинскому пути, оттерев назад этих товарищей как людей, которые видели кое-как только у себя под носом, но закрывали глаза на ближайшее будущее нашей страны, на будущее социализма в нашей стране…
Понятно, что мы и не думали сворачивать с ленинского пути. Более того, укрепившись на этом пути, мы еще стремительнее пошли вперед, сметая с дороги все и всякие препятствия. Правда, нам пришлось при этом по пути помять бока кое-кому из этих товарищей. Но с этим уже ничего не поделаешь. Должен признаться, что я тоже приложил руку к этому делу. (Бурные аплодисменты, возгласы «ура».) …
Теперь уже все признают, что мы добились на этом пути громадных успехов. Теперь все признают, что мы имеем уже мощную и первоклассную промышленность, мощное и механизированное сельское хозяйство (по-прежнему едва сводящее концы с концами. – Б. С.), развертывающийся и идущий в гору транспорт, организованную и прекрасно оснащенную Красную Армию. Это значит, что мы изжили в основном период голода в области техники (о голоде в обычном понимании этого слова – о нехватке продовольствия Иосиф Виссарионович предпочитал помалкивать. Неслучайно в отредактированном тексте он даже не обмолвился о возможности
Но, изжив период голода в области техники, мы вступили… в период голода в области людей, в области кадров, в области работников, умеющих оседлать технику и двинуть ее вперед. Дело в том, что у нас есть фабрики, заводы, колхозы, совхозы, транспорт, армия, есть техника для всего этого дела, но не хватает людей, имеющих достаточный опыт, необходимый для того, чтобы выжать из техники максимум того, что можно из нее выжать… Вот почему упор должен быть сделан теперь на людях, на кадрах, на работниках, овладевших техникой. Вот почему старый лозунг – «техника решает все», являющийся отражением уже пройденного периода, когда у нас был голод в области техники, – должен быть теперь заменен новым лозунгом о том, что «кадры решают все». В этом теперь главное…
Ценить машины и рапортовать о том, сколько у нас имеется техники на заводах и фабриках, – научились. Но я не знаю ни одного случая, где бы с такой же охотой рапортовали о том, сколько людей мы вырастили за такой-то период и как мы помогали людям в том, чтобы они росли и закалялись в работе. Чем это объясняется? Объясняется это тем, что у нас не научились еще ценить людей, ценить работников, ценить кадры.
Я вспоминаю случай в Сибири, где я был одно время в ссылке. Дело было весной, во время половодья. Человек тридцать ушло на реку ловить лес, унесенный разбушевавшейся громадной рекой. К вечеру вернулись они в деревню, но без одного товарища. На вопрос о том, где же тридцатый, они равнодушно ответили, что тридцатый «остался там». На мой вопрос: «Как же так, остался?» они с тем же равнодушием ответили: «Чего ж там еще спрашивать, утонул, стало быть». И тут же один из них стал торопиться куда-то, заявив, что «надо бы пойти кобылу напоить». На мой упрек, что они скотину жалеют больше, чем людей, один из них ответил при общем одобрении остальных: «Что ж нам жалеть их, людей-то? Людей мы завсегда сделать можем. А вот кобылу… попробуй-ка сделать кобылу». (Общее оживление в зале.) Вот вам штрих, может быть, малозначительный, но очень характерный. Мне кажется, что равнодушное отношение некоторых наших руководителей к людям, к кадрам и неумение ценить людей является пережитком того странного отношения людей к людям, которое сказалось в только что рассказанном эпизоде в далекой Сибири».
М.А. Сванидзе так прокомментировала эту речь Сталина в своем дневнике: «Эта речь не речь Демосфена, который своим голосом хотел покрыть шум моря в бурю и витиеватостью и нагромождением красоты слов и оборота ослепить слушателей как молнией – вся речь Иосифа проста, сжата и всем понятна (недаром Сталин признался в одном из выступлений в 1934 году: «Нужно говорить проще, а не по-интеллигентски, а то не поймут». Соратники по Политбюро, военные и хозяйственные руководители – завсегдатаи кремлевских приемов избытком интеллекта не страдали, поэтому объяснять задачи им надо было максимально доходчиво. – Б. С.). Она глубоко человечна, и в этом ее сила. Говоря об этой своей речи, Иосиф сказал, что забыл прибавить, «что наши вожди пришли к власти бобылями и таковыми остаются до конца, что ими двигает исключительно идея, но не стяжание», как это мы можем наблюдать в капиталистических странах. Там стоять у власти – значит обрастать (богатеть). Это я точно не помню, но приблизительно так он говорил. Конечно, что обаяние чистой идейности и делает наших вождей любимыми и чтимыми для широких масс, да и отсутствие классовой отчужденности, как это было раньше, делает их своими «кровь от крови, плоть от плоти» для народа…»
Но та же Сванидзе дала в своем дневнике, в записях 1936 года, замечательные зарисовки того, чем оборачивалось для народа декларируемое внимание к людям в условиях, когда идея наращивания производства товаров широкого потребления была решительно отвергнута: «Кругом я вижу вредительство, и хочется кричать об этом. Легкая промышленность, то жалкое развитие, какое она имеет в нашей стране, т. е. неправильные пути, по которым она идет, газеты – те жуткие статьи, которые там появляются на радость нашим врагам – мы сами себя высекаем перед всем миром нашей самокритикой, которая превратилась в разоблачения перед всем миром наших домашних неурядиц, которые должны тайно преследоваться и ликвидироваться, а не быть материалом для издевательства всей враждебной нам прессы… Даже то, что у нас не топят дома правительства 5/X, в то время как на улице 1° тепла и весь город отапливается, я вижу вредительство в том, что дворец Советов строится на такой площади, что это влечет за собою уничтожение, может быть, 100 хорошо построенных и почти новых домов, я тоже считаю вредительством. Это при нашем жилищном кризисе ломать прекрасные дома и выселять десятки тысяч людей неизвестно куда. Что, нельзя было для дворца Советов выбрать площадку в 2 га за пределами старой Москвы, хотя бы на Воробьевых горах и там создать новый район, не разрушая города, оставив так, как есть район бывшего Храма, ну на ближайшие 10–20 лет (уничтожение храма Христа Спасителя у твердокаменной атеистки Сванидзе никаких эмоций не вызвало. После войны Сталин реализовал идею о строительстве на Воробьевых горах и возвел там высотное здание Университета. – Б. С.). Зачем озлоблять целую массу народа? Зачем тратить лишние деньги на сломы? Я понимаю ломать лачуги, но ломать 4-этажные хорошие дома, непонятно… А какие чудесные деревья вырубают, уничтожили все скверики для детей, залили асфальтом уродливые, неухоженные площади никому не нужные, по которым происходит совершенно хаотическое движение людей… А толпа, которая производит впечатление оборванцев, – где работа легкой промышленности? Где стахановское движение, где Виноградовы (инициаторы стахановского движения в текстильной промышленности. – Б. С.) и пр. и т. п. За что ордена, почему цены взлетели на 100 %, почему ничего нельзя достать в магазинах, где хлопок, лен и шерсть, за перевыполнение плана которого раздавали ордена? Что думают работники Легпрома, если они не вредители, будут ли их долго гладить по головке за то, что они в течение 19 лет не смогли прилично одеть народ, чтоб весь мир не говорил о нашей нищете, которой нет – мы же богаты и сырьем, и деньгами, и талантами. Так в чем же дело, где продукция, где перевыполнение плана? А постройка особняков и вилл, а бешеные деньги, бросаемые на содержание роскошных домов отдыха и санаториев, никому не нужная расточительность государственных средств, что говорить, я люблю свою родину, я хочу ее видеть счастливой, нарядной, светлой, культурной и счастливой, это должно быть при нашем строе, но этому мешают, мешают на каждом участке строительства жизни и надо беспощадно с этим бороться, надо раскрыть пошире глаза и насторожить уши, надо научиться думать, а не куковать, надо трезво критиковать и осмысленно поправлять ошибки».
Но каким образом, спрашивается, могла легкая промышленность удовлетворять потребности населения, если ресурсов на ее развитие почти не отпускалось, а сами ее работники не были заинтересованы в результатах своего труда? Неслучайно все секретари обкомов и республик в письмах в Москву добивались размещения у себя предприятий не легкой, а тяжелой промышленности. Именно работники тяжелой индустрии получали снабжение по повышенным нормам как продовольствием, так и промышленными товарами. Так что секретари обкомов прекрасно знали: будет у тебя металлургический комбинат или тракторный завод – и люди в области будут жить лучше. А если построят текстильную фабрику или мясокомбинат, то ее продукцию все равно придется целиком отдавать в распоряжение Москвы, а там ее направят прежде всего в районы развития тяжелой индустрии. Однако основная масса народа была введена в заблуждение рапортами о выполнениях и перевыполнениях плана, об успехах разного рода стахановцев, превозносимых пропагандой, и потому относила острый дефицит продовольствия или ширпотреба исключительно на счет козней врагов-вредителей. В этом смысле Большой террор 1937–1938 годов также играл очень важную пропагандистскую роль. Народу зримо демонстрировали – вот враги народа, в том числе занимающие ответственные посты в партийном, государственном и хозяйственном руководстве. Из-за них и только из-за них вы живете так плохо. Но потерпите еще немного, мы их теперь обезвредили, и жизнь скоро наладится. И люди терпели, а дальше была война, и все опять можно было списать на тяготы военного времени и послевоенной разрухи. Действительную причину – перекачку основных сил и средств на развитие тяжелой промышленности, предназначенной для нужд войны, Сталин не то что совсем не называл, но предпочитал топить в потоке красивых, но обтекаемых фраз насчет необходимости иметь передовые в техническом отношении промышленность и сельское хозяйство, которые-де в скором времени обеспечат изобилие материальных благ, а заодно дадут возможность перевооружить армию, сделать ее пригодной для современной войны.
Сталин, безусловно, не был Демосфеном. Но генсеку ораторский талант и не требовался. Убеждать с помощью живого слова требовалось тем из большевистских лидеров, кто еще до революции в той или иной степени был публичным политиком. Ленин и Зиновьев, Троцкий и Бухарин были неплохими ораторами, умели поднимать массы. Сталин же получил огромную власть уже после гражданской войны, так сказать, пришел на готовенькое. В тот момент для укрепления власти требовался уже не ораторский дар, а только мастерство аппаратной тактики. Речи надо было говорить простые и понятные, не злоупотребляя ораторскими приемами, чтобы тебя поняли люди, призванные в аппарат от станка и сохи. Поэтому Сталин говорил примитивно, многократно разжевывал одну и ту же вещь, как учитель на уроке – чтобы лучше дошло.
Главное же, Иосиф Виссарионович прекрасно усвоил одну нехитрую мудрость: в политике надо говорить народу прямо противоположное тому, что собираешься сделать – тем легче тебе поверят. Так, он прилюдно возмущался, что сибирские крестьяне скотину ценят больше, чем человека. Но сам вовсе не собирался беречь людей. И с его молчаливого благословения в Красной Армии технику ценили дороже красноармейцев. Сразу после войны маршал Жуков с энтузиазмом рассказывал американскому генералу Эйзенхауэру, как посылал пехоту на неразминированные минные поля, чтобы пехотинцы собой подорвали противопехотные мины и проложили проходы для саперов. А затем в проходы шли саперы и снимали противотанковые мины, чтобы освободить дорогу танкам. Танк ведь стоил гораздо дороже, чем красноармеец, и его потерю было куда труднее скрыть. Сталин собирался завалить неприятеля трупами, хотя прилюдно не раз говорил о необходимости беречь людей, ценить и заботиться о них.
Маршал С.М. Буденный вспоминал, как Сталин еще в октябре 1936 года, вскоре после широко разрекламированного женского автопробега, сказал начальнику Госплана: «В случае войны мы заберем из производства в армию добрую половину рабочих, если не больше, призывного возраста, а из сельского хозяйства – всех трудоспособных мужчин. Кем вы замените их? Думайте уже сейчас. К станкам вместо отцов, мужей, сыновей станут матери и дочери. Организуйте производственно-техническое обучение женщин. Девушек в колхозах и совхозах призывайте садиться за руль автомашины, трактора, комбайна. Кстати, Климент Ефремович, вы поднимайте жен командиров, готовьте их к посильной работе в военное время. Пусть боевые подруги командиров учатся на медсестер. Потребуется заменить мужчин в швейных мастерских, в столовых. Да, женщины – могучий резерв партии, государства, а на селе – основная сила. И кому, как не самим женщинам, агитировать за овладение профессиями, которые раньше считались мужскими. Пусть что угодно пишут о нас буржуазные писаки. Большой женский автопробег имеет для нашей страны колоссальное значение». Вождь за пять лет до войны уже знал, что в армию придется призвать всех трудоспособных мужчин на селе и больше половины лиц призывного возраста из числа горожан. Столько людей армия одновременно принять не могла. Потребовалось бы, наверное, целых двадцать таких армий, какой была по численности Красная Армия в 36-м году – около 1 миллиона человек. Но для Сталина призывники были простым расходным материалом. Он собирался бросить в топку войны всех мужчин, способных держать оружие. А заменить их в тылу должны были женщины. Потому-то и устраивались женские автопробеги, широко пропагандировался опыт трактористки-ударницы Паши Ангелиной, призывавшей подруг сесть за руль трактора, устраивалось Всесоюзное совещание командирских жен с призывами овладевать нужными стране профессиями. Все это должно было обеспечить возможность ведения войны, «не жалея жизни тысяч (и миллионов) своих солдат и офицеров».