Иосиф Сталин – беспощадный созидатель
Шрифт:
Если наши воздушные силы, транспорт и т. д. не будут на равной высоте наших врагов (а такие у нас все капиталистические государства и те, которые прикрашиваются под наших друзей!) (прямой намек на Германию как вероятного противника. – Б. С.), они нас съедят…
Между тем, никто из военного ведомства не сигнализировал насчет самолетов. Никто из вас не думал об этом.
Я вызывал наших конструкторов и спрашивал их, можно ли сделать так, чтобы и наши самолеты задерживались в воздухе дольше? Отвечали: «Можно, но никто нам такого задания не давал!» И теперь этот недостаток исправляется.
У нас теперь пехота перестраивается, кавалерия была всегда хорошая (Сталин, похоже, еще не сознавал, что в будущей войне от этого рода войск никакого толку не будет. – Б. С.),
С этим я сейчас каждый день занимаюсь, принимаю конструкторов и других специалистов. Но я один занимаюсь со всеми этими вопросами. Никто из вас об этом и не думает. Я стою один.
Ведь я могу учиться, читать, следить каждый день; почему вы это не можете делать? Не любите учиться, самодовольно живете себе. Растрачиваете наследство Ленина…
Люди беспечные, не хотят учиться и переучиваться. Выслушают меня и все оставят по-старому. Но я вам покажу, если выйду из терпения. (Вы знаете, как я это могу.) Так ударю по толстякам, что все затрещит. Я пью за тех коммунистов, за тех большевиков – партийных и беспартийных (беспартийные большевики обыкновенно менее самодовольны!), которые понимают, что надо учиться и переучиваться».
По свидетельству Г. Димитрова, записавшего этот тост, «все стояли прямо и слушали молчаливо, видимо, никак не ожидали от Иосифа Виссарионовича такие Leviten (нем. – наставления). В глазах Ворошилова показались слезы. Во время своего выступления Иосиф Виссарионович особенно обращался к Кагановичу и Берии. Никогда я не видел и не слышал Иосифа Виссарионовича таким, как в этот памятный вечер».
Клименту Ефремовичу было с чего пустить слезу. Он возглавлял Комитет обороны, отвечавший за военную промышленность и новую боевую технику. К тому же при желании ему могли припомнить и неудачи финской войны и передать для допроса с пристрастием в ведомство Берии. Но вождь на этот раз хотел только чуток постращать членов Политбюро и немногих приглашенных генералов и маршалов (Буденного, Тюленева и Тимошенко), а потому обрушил на них поток «страшилок» о советской технике.
Уже 4 февраля 1941 года, на 60-летии Ворошилова, на котором присутствовали не только члены Политбюро, но и наркомы, и ряд маршалов и генералов, Сталин говорил о состоянии Красной Армии гораздо более спокойно и благостно: «Внешняя политика проводится двумя средствами: дипломатией и армией. Наша дипломатия работает хорошо. Но она ничего не могла бы сделать, если бы у нас не было большой, вполне современной армии. Когда-то царское правительство мечтало иметь в мирное время армию в 1 миллион 700 тыс. человек и сумело довести армию до 1 миллиона 100 тыс. человек. А мы имеем армию свыше 4 миллионов человек и хорошо вооруженную. Это – сила, с которой нельзя не считаться при решении международных вопросов, и потому мы можем занимать нейтральную позицию, мы можем одерживать успехи в области внешней политики, потому что мы имеем могучую армию!»
Казалось бы, если бы Сталин действительно был озабочен серьезными недостатками в подготовке Красной Армии к будущей войне, он бы, пусть не в резкой форме, дабы не обидеть именинника, мог указать на них, чтобы о них знали не только Тимошенко и Ворошилов, но и генералы, непосредственно руководившие войсками. Но он предпочел говорить лишь о боевой мощи и хорошем вооружении Красной Армии. Значит, не считал положение столь критическим, угрожавшим военным поражением при столкновении со столь серьезным противником, как гитлеровская Германия.
На 60-летии Ворошилова Сталин также говорил: «Старики должны понять, что если молодых не допускать до руководства, то это – гибель. Мы, большевики, тем и сильны, что смело идем на выдвижение молодых. Старики должны охотно уступать власть молодым». Задним числом эта сентенция оправдывала смену «старой большевистской гвардии» в руководстве преданной Сталину молодежью вроде Маленкова, Берии, Щербакова и др. Но здесь была и скрытая угроза: если «старики» не будут добровольно уступать дорогу «молодой поросли», то с ними поступят не очень хорошо. А еще Сталин опять вспомнил Ленина: «Вот сегодня здесь произнесено много хвастливых речей. У наших вождей от успехов кружится голова, у них не хватает скромности. А мы должны помнить, что все мы птенцы по сравнению с гигантом Лениным. Ленин нас воспитывал, учил, таскал за уши и нас, замухрышек, вывел в люди. Ленин – это настоящий гигант и мы все должны подражать нашему учителю Ленину… Я предлагаю выпить за великого человека – Ленина…» Тут тоже была скрытая угроза и «старикам», и «молодым»: не зазнавайтесь, не думайте, что вы незаменимы, не почивайте на лаврах.
Сам Ворошилов оставил любопытное свидетельство того, как Сталин и другие представители советского руководства оценивали ситуацию накануне войны. Как вспоминал в 60-е годы К.Е. Ворошилов, «следует подчеркнуть, что война с гитлеровской Германией оказалась внезапной лишь для народа и войск, расположенных далеко от границы. Начиная от дивизий, находившихся непосредственно вблизи государственной границы, штабов армий, округов и выше, о ней знали, ее ждали, так как об этом говорили многие признаки. Еще за несколько месяцев до ее возникновения о приближении войны свидетельствовали интенсивные переброски с запада и сосредоточение гитлеровским командованием соединений и частей вдоль западных границ Советского Союза. Все это делалось под видом организации «отдыха» войск после французской кампании. Но этот «отдых», по наблюдениям пограничных войск, сводился к непрерывным работам явно не мирного характера: строились укрепления, выселялось население из приграничной зоны, разведывательные самолеты систематически нарушали нашу границу, проникая на значительную глубину (замечу, что все эти мероприятия могли расцениваться и как подготовка к нападению на СССР, и как, наоборот, подготовка к отражению возможного советского нападения, особенно это касается занятия немцами укреплений на границе и разведывательных полетов самолетов люфтваффе. – Б. С.). Подготовка противника к нападению не могла пройти незамеченной в приграничных военных округах. Оттуда, естественно, начали поступать тревожные сигналы, посыпались просьбы разрешить принять соответствующие контрмеры, вывести в свои полосы войска, занять оборону. Всесторонняя оценка действий немецкого командования, проверенная на основании данных различных источников, в том числе не вызывающих сомнений, – многих крупных военных и политических работников привела к одному и тому же выводу – война не за горами. Но решающее слово оставалось за И.В. Сталиным, стоявшим тогда во главе государства. Он, безусловно, также видел опасность войны, всеми силами стремился отдалить ее, многое сделал для этого и поэтому считал, что она не так близка. В своей оценке создавшегося международного положения Сталин исходил прежде всего из начавшейся войны между капиталистическими государствами на Западе и невозможности для Германии вести борьбу на два фронта.
Играл при этом свою роль, конечно, и заключенный в августе 1939 года договор о ненападении, которым на какое-то время война была отодвинута от границ СССР. Немаловажное значение имели и непрерывные происки империалистов, пытавшихся еще до возникновения Второй мировой войны столкнуть Советский Союз и Германию. В этом отношении особенно показательно было поведение англо-французской делегации при переговорах с нами в 1939 году о мерах коллективной безопасности против агрессивного блока фашистских государств. Они приняли все меры к тому, чтобы сорвать начавшиеся переговоры и показать тем самым Гитлеру путь на восток.
В такой обстановке требовалась большая осторожность, чтобы не дать повода для нападения. Путем заключения договора с Германией Советскому правительству удалось сорвать коварные замыслы англо-французских правящих кругов, но продажность политики империалистов и их стремление разрешить свои противоречия за счет Советского Союза, вовлечь его в войну с фашистской Германией не могла не оставить следа в сознании Сталина и не вызвать его постоянного недоверия. Все это привело к тому, что предложения, направленные на проведение практических мероприятий по повышению боеготовности войск приграничных округов, им отвергались во избежание осложнений в отношениях с Германией. Даже доклады дипломатов не учитывались, не принимались во внимание.
Мне вспоминается донесение одного из наших послов, присланное им за несколько дней до войны. В нем сообщались сведения, во многом раскрывавшие замысел гитлеровского командования, указывалось количество и наименование соединений немецких войск, подготовленных к нападению на СССР, установлен день вторжения. Казалось, это должно бы насторожить, вынудить еще раз более внимательно проанализировать имевшиеся сигналы, пересмотреть свое отношение к ним. Но во взглядах И.В. Сталина и сделанной им оценке обстановки ничего не изменилось».